Словарь языка Пушкина дает следующие определения: «Лень – нежелание что-нибудь делать, склонность к праздности. / Состояние праздности, безмятежного покоя, неги…», «Труд – целесообразная деятельность человека, требующая умственного и физического напряжения«. Однако в стихотворениях Пушкина труд может быть бесцельным и бесплодным, а лень – особой деятельностью.

Лирические ситуации лени и труда встречаются на протяжении всего творчества поэта (лень и праздность – в 59 стихотворениях, труд – в 26, лень и труд одновременно – в 13). Частая повторяемость лени-праздности и труда придает им статус констант поэтической картины мира Пушкина.

В первую очередь лень и труд могут быть поняты как знаки «совпадения с ролью» и «антиповедения». Данные категории в явной или скрытой форме присутствуют в пушкиноведческих работах. Представления о Пушкине как о культурном герое обобщены М.Н. Виролайнен, предложившей схему позиций «пути» лирического субъекта: Царь — Поэт — Священник — Народ[2].

Заметим, что эти позиции маркированы темой труда: «Ты царь: живи один <…> Ты сам свой высший суд / Всех строже оценить сумеешь ты свой труд» («Поэту», 1830). «Свободы сеятель пустынный, / Я вышел рано, до звезды <…> / Но потерял я только время, / Благие мысли и труды» («Свободы сеятель пустынный…», 1823).

Описание пушкинского лирического героя как субъекта «антиповедения» осуществлено А. Терцем в «Прогулках с Пушкиным»: «Ленивый у Пушкина – все равно, что дурак в сказке: всех умнее, всех ловчее, самый работящий»[3].

Следовательно, в пушкинской лирике возможны как реализация культурной роли посредством творческого труда, так и отказ от нее в пользу лени.



Все призрак, суета,

Все дрянь и гадость,

Стакан и красота –

Вот жизни радость

К ним лень еще прибавлю,

Лень с ними заодно… (1819).



Отношения между трудом и ленью не исчерпываются этой оппозицией. Различия между ленью и трудом могут стираться: «Рифма, звучная подруга/ Вдохновенного досуга, / Вдохновенного труда» (1828).

В.Э. Вацуро, анализируя мотивный комплекс лирики Батюшкова, который можно назвать «ленивый поэт-философ», приходит к выводу: «Лень, праздность (досуг) – два других эстетических термина, важных в поэтике Батюшкова. Они означают не ничегонеделание, но отсутствие самопринуждения, внутреннее равновесие, при котором человек может придаться духовному занятию. Батюшков <…> утверждает мысль о поэтической праздности как о состоянии внутренней свободы и ссылается на знаменитых ленивцев – Анакреона, Лафонтена, Шолио, Лафара»[4].

Пушкин использует сходный набор идей. В стихотворении «Моему Аристарху» Пушкин-лицеист выстраивает литературную родословную своей «гордой лености» («Дельвигу», 1830), опираясь на ту же эпикурейско-анакреонтическую традицию, что и Батюшков.



Анакреон, Шолье, Парни,

Враги труда, забот, печали

О вы, любезные певцы,

Сыны беспечности ленивой

Давно вам отданы венцы

От музы праздности счастливой,

Но не блестящие дары

Поэзии трудолюбивой (1815).



Однако в лирике Пушкина наблюдается некоторая избыточность упоминаний лени. Например, в пределах одного текста возможны многократные повторы как форм слова «лень», так и его синонимов («К моей чернильнице», 1821). Лень может замещать все позиции лирической ситуации, становясь атрибутом пространства («под сенью лени» – «Моему Аристарху»), вещей («ленивых трубок» – «Всеволжскому», 1815), звуков («часов ленивый бой» – «Посланье к Юдину», 1815), описанием состояния поэта, персонажей и групп персонажей («их ленивыми толпами» – «Цыганы»), природных объектов («Кто волны вас остановил, / Дремотой лени усыпил», 1823). Лень оказывается аллегорией музы, поэзии («Сон», 1816), наделяется антропоморфными чертами («лени голос милой» – «Гроб Анакреона»).

Следовательно, лень выполняет больше функций, чем предполагает ее место в сюжете антиповедения. В большинстве пушкинских текстов лень – основа ситуации творчества: «В таком ленивом положенье стихи текут и так и сяк» («Моему Аристарху»). Более того, лень связана с образами некоторого первоначального творческого хронотопа (15 раз в стихотворениях встречаются рифмы лень-сень или лень-тень). Слова «сень», «тень» содержат семантику укрытия, покрова, следовательно, лень можно истолковать как особое защищенное пространство, символическую «утробу».

Неудивительно, что у Пушкина лень связана с хронотопом рая (в поэме «Гаврилиада», например, читаем: «Где без трудов они так долго жили / В объятиях ленивой тишины), хронотопом Царского села («Я пеньем оглашал приют забав и лени/ И царскосельские хранительные сени» – «Чаадаеву», 1821), а также с разнообразными укрытиями и убежищами («Любовью, дружеством и ленью/ Укрытый от забот и бед, / Живи под их надежной сенью;/ В уединении ты счастлив: ты поэт» – «Дельвигу», 1815). Лень соотносится с уединенным сном и тишиной: «сладкий сон приходит в мирны сени <…> / склонен на посох томной лени» («Мечтатель», 1815).

Все эти признаки позволяют сделать вывод, что лень является точкой отсчета сюжета «ухода и возвращения» (из рая – в рай, из Царского села – в Царское село).



Промчались годы заточенья

Недолго, мирные друзья,

Нам видеть кров уединенья

И Царскосельские поля.

Разлука ждет нас у порогу,

Зовет нас дальний света шум,

И каждый смотрит на дорогу

С волненьем гордых, юных дум.

Иной, под кивер спрятав ум,

Уже в воинственном наряде

Гусарской саблею махнул —

В крещенской утренней прохладе

Красиво мерзнет на параде,

А греться едет в караул;

Другой, рожденный быть вельможей,

Не честь, а почести любя,

У плута знатного в прихожей

Покорным плутом зрит себя;

Лишь я, судьбе во всем послушный,

Счастливой лени верный сын,

Душой беспечный, равнодушный,

Я тихо задремал один…

(«Товарищам», 1817)



Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,

О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,

Воспоминание, рисуй передо мной

Волшебные места, где я живу душой…



Веди, веди меня под липовые сени,

Всегда любезные моей свободной лени,

На берег озера, на тихий скат холмов!..

Да вновь увижу я ковры густых лугов,

И дряхлый пук дерев, и светлую долину,

И злачных берегов знакомую картину,

И в тихом озере, средь блещущих зыбей,

Станицу гордую спокойных лебедей.

(«Царское село», 1823).

Начальный пункт этого пути – выход из лени в энтропийное время:

С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошёл, ебёна мать!

(«Телега жизни», 1823)



Конечный пункт представляет собой переход в мир «трудов и чистых нег»:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег (1834).

Кроме атрибута особого пространства, лень является знаком избранности, отличия. Адресаты дружеских посланий оказываются ленивцами: «парнасский счастливый ленивец» («К Батюшкову», 1814), «Где ты, ленивец мой? («Послание к Галичу», 1815), «ленивый Пинда гражданин» («NN», 1819), «обожатель забав и лени золотой» («Всеволжскому», 1819). Лень – это и аллегорическая мать поэтов: «дети мудрой лени» («Сон», 1816), «Дельвиг <…> сын лени вдохновенной («19 октября», 1825).

Таким образом, лирический герой выстраивает вокруг себя расширяющуюся сферу лени: тело, постель, диван, уголок, городок, сады, круг друзей-ленивцев, любимых творцов. «Утробное» состояние включает в себя креацию, творчески продуктивное пространство, близкое царскосельскому: «С небрежной леностью нанизывал куплеты» («Шишкову», 1816), «Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым <…> поэтом забываюсь я («Воспоминания в царском селе», 1829). Выход из пространства лени опасен (см. «Анри Шенье», 1825: «Куда, куда завлек меня враждебный гений / <…> Зачем я покидал безвестной жизни тень? / Свободу и друзей, и сладостную лень?»). Возвращение в мир лени возвращает творческие способности. Лень включается в перечень поэтических атрибутов, необходимых для креации.
Читать далее по ссылке

эстетический статус лени в лирике Пушкина