Тарское следствие породило огромное делопроизводство, которое насчитывало многие тысячи листов. Из них попал волею судеб в поле зрения исследователей и был опубликован лишь один — сопроводительное письмо местным властям, при котором были разосланы по своим деревням после наказания кнутом несколько крестьян, участвовавших в бунте. Но и эта публикация, затерявшаяся в весьма объемистом сборнике документов, не была замечена ни дореволюционными, ни советскими историками. Остальное делопроизводство исчезло.Тарский бунт был во многом явлением настолько нестандартным, что он как то не согласовывается ни с одной из концепций петровского времени, господствовавших в исторической науке XX столетия.
И получилось так, что — случайно или нет — и эти концепции не заметили острого политического выступления целого города против
Петра. Такое иногда случается — и не только в исторической науке.
Ни в одном вузовском курсе истории СССР, включая самые последние издания тех лет, когда я вышел на эту тему, о Тарском бунте не было ни слова.

Важный след обнаружился в конце концов в совершенно другом
фонде — среди дел главного органа политического сыска петровского времени — Преображенского приказа. И хотя это почтенное учреждение не занималось тарским розыском, поиски не были безрезультатными.
Помогла неистребимая кляузность и склонность к опасным мистификациям бывшего солдата Преображенского полка (из петровского потешного войска), а затем тарского земского судьи Лариона Верещагина. В промежутке между этими двумя пунктами своей биографии он был уличен в убийстве, сослан за это в Сибирь, но вследствие нехватки судебных кадров в Сибири был одновременно возведен в должность члена тобольского надворного суда, уже в этом качестве он совершил в пьяной драке второе убийство и был за это переведен в Тару земским судьей.
Начало тарского розыска он воспринял как свое личное дело, твердо решив, вопреки всем планам Тобольска и Петербурга, что он будет в этом розыске главной персоной, руководящей всем следствием. Когда его самочинные действия пришли в неизбежное столкновение с планами действительных руководителей тарского розыска, он решился на рискованный шаг: обвинил в изменническом снисхождении к бунтовщикам командира войск, приданных Тарской розыскной канцелярии, полковника Батасова.

Как только раздались грозные слова «Слово и дело!», Верещагин,
Батасов и несколько свидетелей немедленно отправились на казенный счет, скованные, из Тары в Москву. Здесь князь Иван Федорович Ромодановский быстро разобрался в ложности обвинений Верещагина — первоначальная «мягкость» розыска объяснялась не изменой
Батасова, а полученными им инструкциями, мудро требовавшими на
первых порах «не ожесточать» бунтовщиков, чтобы тем вернее переловить их всех.

В͇е͇р͇е͇щ͇а͇г͇и͇н͇у͇ ͇у͇д͇а͇л͇о͇с͇ь͇,͇ ͇о͇д͇н͇а͇к͇о͇,͇ ͇н͇а͇д͇о͇л͇г͇о͇ ͇з͇а͇д͇е͇р͇ж͇а͇т͇ь͇ ͇с͇л͇е͇д͇с͇т͇в͇и͇е͇ ͇в͇ ͇П͇р͇е͇о͇б͇р͇а͇ж͇е͇н͇с͇к͇о͇м͇ ͇п͇р͇и͇к͇а͇з͇е͇,͇ ͇з͇а͇я͇в͇и͇в͇,͇ ͇ч͇т͇о͇ ͇п͇о͇ ͇д͇о͇р͇о͇г͇е͇ ͇в͇ ͇М͇о͇с͇к͇в͇у͇ ͇о͇н͇ ͇в͇ы͇б͇р͇о͇с͇и͇л͇ ͇«͇в͇ ͇о͇т͇х͇о͇д͇»͇ ͇в͇а͇ж͇н͇ы͇е͇ ͇г͇о͇с͇у͇д͇а͇р͇с͇т͇в͇е͇н͇н͇ы͇е͇ ͇б͇у͇м͇а͇г͇и͇.͇ ͇Э͇т͇о͇ ͇в͇ы͇з͇в͇а͇л͇о͇ ͇и͇з͇н͇у͇р͇и͇т͇е͇л͇ь͇н͇у͇ю͇ ͇и͇ ͇б͇е͇с͇п͇л͇о͇д͇н͇у͇ю͇ ͇р͇е͇в͇и͇з͇и͇ю͇ ͇о͇т͇х͇о͇ж͇и͇х͇ ͇м͇е͇с͇т͇ ͇п͇о͇ ͇т͇р͇а͇к͇т͇у͇ ͇Т͇о͇б͇о͇л͇ь͇с͇к͇—͇М͇о͇с͇к͇в͇а͇,͇ ͇п͇о͇с͇л͇е͇ ͇к͇о͇т͇о͇р͇о͇й͇ ͇В͇е͇р͇е͇щ͇а͇г͇и͇н͇ ͇с͇п͇о͇к͇о͇й͇н͇о͇ ͇с͇о͇з͇н͇а͇л͇с͇я͇ ͇в͇ ͇м͇и͇с͇т͇и͇ф͇и͇к͇а͇ц͇и͇и͇ ͇и͇ ͇ч͇е͇р͇е͇з͇ ͇н͇е͇с͇к͇о͇л͇ь͇к͇о͇ ͇д͇н͇е͇й͇ ͇т͇а͇и͇н͇с͇т͇в͇е͇н͇н͇о͇ ͇б͇е͇ж͇а͇л͇ ͇и͇з͇ ͇т͇ю͇р͇ь͇м͇ы͇ ͇П͇р͇е͇о͇б͇р͇а͇ж͇е͇н͇с͇к͇о͇г͇о͇ ͇п͇р͇и͇к͇а͇з͇а͇.͇ ͇В͇ ͇п͇р͇и͇к͇а͇з͇е͇ ͇о͇с͇т͇а͇л͇о͇с͇ь͇ ͇л͇и͇ш͇ь͇ ͇о͇б͇ш͇и͇р͇н͇о͇е͇ ͇д͇е͇л͇о͇ ͇о͇ ͇е͇г͇о͇ ͇д͇о͇н͇о͇с͇е͇.͇