— Возьми меня за руку, Дуг. Да сожми покрепче.
— Зачем?
— Сам подумай: Земля крутится со скоростью двадцать пять тысяч миль в час или около того, верно? Перед сном обязательно нужно за что-нибудь уцепиться, а то сбросит тебя — и поминай как звали.
(Р. Брэдбери. Прощай, лето)

Тебе нравится, как ненавязчиво в этот раз наступает осень?
Какая-то в воздухе скромная предупредительность
А давай догоним лист с каштана упавший и спросим
Может быть, нам не стоило этого делать?

Ветра мельница. И дожди донкихотами всю ночь бродили по скверу
Но это ночью. А днем - опять и снова сентябрьское двоевластие
Все, что мне говорят несловами - я принимаю на веру
Может быть, нам не стоило этого делать?

Дни не проходят, а просто присутствуют, словно два раза одно и тоже
Я не вижу птиц, и оса умерла между оконными стеклами
Еще один миф успешно воплощением в жизнь уничтожен
Может быть, нам не стоило этого делать?

Да нет же, нужно отбросить к чертовой маме и депрессию, и хандру
Мы - человеки! Но все еще мокрые листья впитали и гордость
Я хочу один стоять посредине парка и ежиться на ветру
Все что не делается, можно было не делать…

Два удовольствия в одном
Темно и тихо
Твои глаза ведут с Луной
Игру триптиха

Тебе давно пора лететь
Во-своя-сити
Но ты не можешь пока все…
Не-про-ясь-ни-те

А я молчу и водку пью
Да… под икорку
Уже давно все утряслось
В моей подкорке

Среди привычных наших драм
И репетиций
Я строю голубятню-храм
Ты - птица

Простите, люди добрые, но читать сегодня нет настроения, а Масяня - в самый раз.

* — А что делать-то теперь?
— Ну… Ну я не знаю… Ну ты как-нибудь так… Как-нибудь так…

* Барме-е-ен!!! Коньячку кружечку!

* Вот и поговорили…

* Всё… Романтический момент потерян…

* — Господи! Что это за дура?
— Это не дура, это лошадь…

* Директор? Да пошёл ты в ж**у, директор… не до тебя щас…

* Как ты думаешь, много ли пьют в Новый Год всякого рода механики?

* Кругом война, смерть, глупость… А мы тут пьем!

* Люди наверное всё-таки не сволочи — они просто идиоты…

* Мадам, за чем Вы замужем?

* Моё дело подарок подарить, а ты уж думай, что с этой хренью делать.

* Молодой человек, а не угостите девушку мороженым, а?

* Не отмазывайся, не военкомат.

* Никаких больше дискотек! Только балет и керамика!

* Ну и где тут эта хрень очередная?

* Ой… Хочется сладкой жизни…

* Отстаньте от меня срочно!

* Ох уж эти женские циклы!

* Пива?! Не-е… Пива не надо! Пива, не-е! Фигушки… еще напьются, будет свинарник… Нет уж, я девушка приличная…

* — Полчасика… По-любому… По-любому полчасика…
— Да мне бы… Домой бы… По-любому бы…

* — Простите, а вы не подскажете где находится Староколпакский переулок?… Староколпакский… переулок…
— О, блин… Понаехали здесь…
— Пасиба… Я Вас тоже люблю…

* Сделаем многоопытное лицо!

* Сдохнет Масяня на улице… Э-э-х…

* Слушай, у тебя нет денег чтобы перезанять, чтобы переотдать?..

* Так… Ну всё… Теперь можешь курить прямо здесь… Стопудово!

* Типа, спасибо…

* У тебя там как, всё срослось? Ну так сращивай быстрее, у меня тут ещё велосипед простаивает.

* Ушёл кавалер…

* Хорошее начало хорошей беседы…

* Чисто физический секс меня не интересует… нет… Я вот обязательно думаю, что всегда должно быть какое-то чувство… Ну я не знаю, например — накуриться вместе или напиться…

* Что-нибудь серьезное? Да нет, вроде так — депрессия — мировая скорбь.

* Щас я выдам… Слушайте…

* Эй ты, рюкзак с ушами, иди сюда, на секунду… разговор есть важный…

* Это кто там такой добрый в восемь часов ночи звонит?

* Это, понимаешь, брат, офигительный набор отвёрток.

* Эх… Вот так, наверное, и просидишь всю жизнь… с пепельницей…

* Э-э-э… Филателисты, не разбредаемся!

* Я иногда думаю — то ли все женщины полные идиотки, то ли… На этом мысль останавливается…

* — Че, прям щас? Я не могу, мосты уже развели.
— Ты живешь в соседнем доме.
— Блин, такая хорошая питерская отмазка — и не работает…

* Мужик, дай телогрейку поносить… не видишь — мёрзнет девица в топике.

* Мужчина, эти колеса не глотают.

* — Пойдем-ка лучше-ка покурим-ка, пойдем-ка покурим-ка, пойдем-ка покурим-ка!
— Ну ладно, пойдем-ка покурим-ка…

* — Вот блин, чай пересластил! Вылить, что ли?
— Не выливай, заварки больше нету. Просто положи ложку чего-нибудь горького.
— Чего?
— Я говорю, ложку горького.
— Чью?
— Горького!
— Я не понял, из музея, что ли, спереть?

* Ненавижу женщин! Столько глупостей из-за них делаешь, а в результате остаёшься один, весь в дерьме.

* — Постойте, молодой человек! Молодой человек, извините!.. Молодой человек, типа… Человек, блин, типа… типа, человек. Молодой… Молодой человек, постойте! Да постой ты, молодой, типа человек!

* Ооооой, телефон проклятье человечества! Алё! Кто там ещё жив?

Администратор. Ах, дорогая, а кто хорош? Весь мир таков, что стесняться нечего. Сегодня, например, вижу: летит бабочка. Головка крошечная, безмозглая. Крыльями - бяк, бяк - дура дурой! Это зрелище на меня так подействовало, что я взял да украл у короля двести золотых. Чего тут стесняться, когда весь мир создан совершенно не на мой вкус. Береза -
тупица, дуб - осел. Речка - идиотка. Облака - кретины. Люди - мошенники. Все! Даже грудные младенцы только об одном мечтают, как бы пожрать да поспать. Да ну его! Чего там в самом деле? Придете?
Хозяйка. И не подумаю. Да еще мужу пожалуюсь, и он превратит вас в крысу.
Администратор. Позвольте, он волшебник?
Хозяйка. Да.
Администратор. Предупреждать надо! В таком случаев - забудьте о моем наглом предложении. (Скороговоркой.) Считаю его безобразной ошибкой. Я крайне подлый человек. Раскаиваюсь, раскаиваюсь, прошу дать возможность загладить. Все.

Король. Никаких "но"! Сто лет человек не видел свою дочь радостной, а ему говорят "но"! Довольно, кончено! Я счастлив - и все тут! Буду сегодня кутить весело, добродушно, со всякими безобидными выходками, как мой двоюродный прадед, который утонул в аквариуме, пытаясь поймать зубами золотую рыбку. Откройте бочку вина! Две бочки! Три! Приготовьте тарелки - я их буду бить! Уберите хлеб из овина - я подожгу овин! И пошлите в город за стеклами и стекольщиком! Мы счастливы, мы веселы. все пойдет теперь, как в хорошем сне!

Администратор. Самый лучший способ утешить принцессу - это выдать замуж за человека, доказавшего свою практичность, знание жизни, распорядительность и состоящего при короле.
Король. Вы говорите о палаче?
Администратор. Что вы, ваше величество! Я его с этой стороны и не знаю совсем...
Король. Узнаете.

Принцесса. Три дня я гналась за вами. Только в бурю потеряла ваш след, встретила охотника и пошла к нему в ученики.
Медведь. Вы три дня гнались за мной?
Принцесса. Да! Чтобы сказать, как вы мне безразличны. Знайте, что вы для меня все равно что... все равно что бабушка, да еще чужая! И я не собираюсь вас целовать! И не думала я вовсе влюбляться в вас. Прощайте! (Уходит. Возвращается.) Вы так обидели меня, что я все равно отомщу вам! Я докажу вам, как вы мне безразличны. Умру, а докажу! (Уходит.)

Трактирщик. Позвольте мне поговорить с принцессой, король.
Король. Нельзя! Пусть к дочке пойдет кто-нибудь из своих.
Трактирщик. Именно свои влюбленным кажутся особенно чужими. Все переменилось, а свои остались такими, как были.
Король. Я не подумал об этом. Вы совершенно правы. Тем не менее приказания своего не отменю.
Трактирщик. Почему?
Король. Почему, почему... Самодур потому что. Во мне тетя родная проснулась, дура неисправимая.

Король. Эй, вы там! Плаху, палача и рюмку водки. Водку мне, остальное ему. Живо!

Король. Черт знает что... Эй, вы... Свита... Поищите там чего-нибудь в аптечке... Я потерял сознание, остались одни чувства... Тонкие... Едва определимые... То ли мне хочется музыки и цветов, то ли зарезать кого-нибудь. Чувствую, чувствую смутно-смутно - случилось что-то неладное, а взглянуть в лицо действительности - нечем...

Придворная дама. Ура! Простите, ваше величество...
Король. Пожалуйста! Я сам рад. Отец все - таки.
Медведь. Уйдите, умоляю! Оставьте нас одних!
Трактирщик. Ваше величество, а ваше величество! Пойдемте! Неудобно...
Король. Ну вот еще! Мне тоже небось хочется узнать, чем кончится их разговор!
Придворная дама. Государь!
Король. Отстаньте! А впрочем, ладно. Я ведь могу подслушивать у замочной скважины. (Бежит на цыпочках.) Пойдемте, пойдемте, господа! Неудобно!

Принцесса. Вы, вы - и вдруг превратитесь в медведя?
Медведь. Да.
Принцесса. Как только я вас поцелую?
Медведь. Да.
Принцесса. Вы, вы молча будете бродить взад - вперед по комнатам, как по клетке? Никогда не поговорите со мною по-человечески? А если я уж очень надоем вам своими разговорами - вы зарычите на меня, как зверь? Неужели так уныло кончатся все безумные радости и горести последних дней?
Медведь. Да.

Король. Да, да, я подслушал. Вот жалость-то какая!
Принцесса. Уедем, уедем поскорее!
Король. Дочка, дочка... Со мною происходит нечто ужасное... Доброе что-то - такой страх! - что-то доброе проснулось в моей душе. Давай подумаем - может быть, не стоит его прогонять. А? Живут же другие - и ничего! Подумаешь - медведь... Не хорек все - таки... Мы бы его причесывали, приручали. Он бы нам бы иногда плясал бы...
Принцесса. Нет! Я его слишком люблю для этого.

Хозяин. Ты! Держи ответ! Как ты посмел не поцеловать ее?
Медведь. Но ведь вы знаете, чем это кончилось бы!
Хозяин. Нет, не знаю! Ты не любил девушку!
Медведь. Неправда!
Хозяин. Не любил, иначе волшебная сила безрассудства охватила бы тебя. Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком? Нищие, безоружные люди сбрасывают королей с престола из любви к ближнему. Из любви к родине солдаты подпирают смерть ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются на небо и ныряют в самый ад - из любви к истине. Землю перестраивают из любви к прекрасному. А ты что сделал из любви к девушке?
Медведь. Я отказался от нее.
Хозяин. Великолепный поступок. А ты знаешь, что всего только раз в жизни выпадает влюбленным день, когда все им удается. И ты прозевал свое счастье. Прощай. Я больше не буду тебе помогать. Нет! Мешать начну тебе изо всех сил. До чего довел... Я, весельчак и шалун, заговорил из-за тебя как проповедник.

Хозяин. Сударыня, сударыня! Будем держаться как взрослые люди. И в трагических концах есть свое величие.
Эмилия. Какое?
Хозяин. Они заставляют задуматься оставшихся в живых.
Эмилия. Что же тут величественного? Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных. Терпеть я этого не могу.

Первый министр. Да! Я взбунтовался. Вы, вы, вы вовсе не величайший из королей, а просто выдающийся, да и только.
Король. Ох!
Первый министр. Съел? Ха-ха, я пойду еще дальше. Слухи о вашей святости преувеличены, да, да! Вы вовсе не по заслугам именуетесь почетным святым. Вы
простой аскет!
Король. Ой!
Первый министр. Подвижник!
Король. Ай!
Первый министр. Отшельник, но отнюдь не святой.
Король. Воды!
Эмилия. Не давайте ему воды, пусть слушает правду!
Первый министр. Почетный папа римский? Ха-ха! Вы не папа римский, не папа, поняли? Не папа, да и все тут!
(Евгений Шварц. Обыкновенное чудо)

Жители Анк Морпорка рассматривали правописание как некий необязательный бонус. Они относились к нему примерно так же, как к знакам препинания: главное, что они есть, а где именно – не так уж и важно.

Как говорится, в мире есть два типа людей. Одни, увидев заполненный наполовину стакан, говорят: он наполовину полон. Другие говорят: он наполовину пуст.
Но на самом деле, мир принадлежит тем, кто, взглянув на стакан, заявляет:
– А что это тут? Извините? Извините? Это мой стакан? Я так не думаю. Мой стакан был полон до краев! И он был гораздо больше!
А на другом конце барной стойки полным полно людей, чей стакан был разбит, или опрокинут (обычно как раз одним из тех, кто требовал стакан побольше), или у которых вообще нет стакана, потому что их оттерло от бара толпой и они так и не смогли привлечь к себе внимание бармена.
(Терри Пратчетт. Правда)

Просто поразительно, почему что то всегда тащат, а оно кричит и отбивается. Похоже, никто и никогда не пытался, например, просто взять его деликатно за руку и отвести куда нужно.

– Когда человек правит этим городом так же долго, как я, – пояснил он, – приходит понимание, что даже самая добронамеренная душа, где бы ни затеяла она свое новое предприятие, с какой то сверхъестественной чуткостью обязательно выбирает для него такое место, где будет нанесен максимальный урон ткани реальности.
(Терри Пратчетт. Правда)

Он знал, что такое обеспокоенные граждане. Где бы ты их не повстречал, они всегда говорили на своем собственном особом языке, в котором «традиционные ценности» означало «повесить кого-нибудь».

– Будьте осторожны. Люди любят, когда им говорят то, что они и так уже знают. Запомните. Они чувствуют себя неуютно, если вы даете им что-то новое. Новости… ну что же, настоящие новости, это совсем не то, чего они ожидают. Им понравится прочесть, например, что собака укусила человека. Собаки для того и предназначены. Но они не захотят знать, что человек укусил собаку, потому что предполагается, что мир устроен иначе. Короче говоря, люди думают, что хотят узнать новости, но на самом деле они жаждут только старостей. Вижу, вы уже ухватили эту идею.
(Терри Пратчетт. Правда)

Трус - это человек, который говорит себе, что в следующий раз не подчинится.
(Э. Войнич. Сними обувь твою)

Франка Варэзи и кондитерская лавка.


* * *
- Франка Варэзи, почему вы не ходите в кино, театр, или оперу? – спрашивает сеньора Таволино.
- Она ходит в кондитерскую лавку, - отвечают зайцы из гостиной.
- Как можно сравнивать кондитерскую и искусство? – удивляется сеньора Таволино.
- Ах, Карла, очень даже можно. Там тоже - и представление, и музыка, и волшебство! – сеньора Варези присаживается к столу и продолжает:
- Сегодня в лавке – анис и миндаль. О, это симфония! Воздух пахнет детской микстурой от кашля. Но нет, меня не сбить с толку, это бадьян! Это он творит колдовство в слоёном тесте. Тонкая присыпка из миндальной стружки – незабываемая упругая нота! Лёгкий воздушный крем – нежная мелодия…
Сеньора Варэзи дирижирует воображаемой палочкой.
- Это Брамс, безусловно! Это его четвёртая симфония – аллегро, лирика и драма! Фанфары, перекрывающие скрипки, мелодичная валторна, тревожный хорал, флейта и ария ламенто в конце!
- Браво, браво! – не выдерживают зайцы и хлопают в ладоши.
Сеньора Варэзи раскланивается.

* * *

Франка Варэзи поправляет причёску у зеркала. Зайцы с продуктовой сумкой и зонтиком ждут её на веранде.
- Я думаю, сегодня в лавке - яблочный рулет с корицей, - говорит сеньора Варэзи. – А это, несомненно, Штраус! Это его венские вальсы - лёгкие, романтичные. Они напоминают мне о балах, о роскошных платьях, изящных туфельках, о рождественских подарках и детских грёзах. Мускатная нотка в тесте – словно пёрышко на шляпе.
- Я не могу поверить, Франка, что всё это вы находите в кондитерской лавке! – сеньора Таволино завидует и от этого злится. – И что такого особенного в этом Штраусе?
- Если бы вы бывали в кондитерской лавке, Карла, вы бы заметили надпись слева от входа: "Кто хочет стать настоящим музыкантом, тот должен уметь сочинять музыку даже к меню", – сеньора Варэзи поднимает пальчик. – Это Штраус сказал!
Зайцы дружно кивают головами.

* * *

- Что сегодня дают в кондитерской лавке? – как бы между прочим, спрашивает сеньора Таволино.
- О, сегодня - ваниль и какао! – улыбается сеньора Варэзи, - Светлое и тёмное, радостное и грустное… Мороженое в тонком хрустящей стаканчике. Нежные бисквиты с сахарной пудрой. Какие сочетания! Это Верди, бесспорно! Аида и Радамес, любовь и ревность, фараоны и пленники. А какие арфы, какие литавры! Скрипки в начале, скрипки в конце… «Прощай, земля»…
Сеньора Варэзи всплакнула.
- А вчера, представляете, было луковое печенье, – вдруг улыбается она. – Карла, как пахнет английский перец в тесте! Это симфоническая поэма Листа! Его аллегро деревянных духовых, задумчивая виолончель, тревожные валторны в предчувствии бури, героический марш трубы. И как апофеоз - перезвон колоколов в финале!
«Франка Варэзи тронулась! Определённо!» - думает сеньора Таволино, но вслух говорит:
- Отчего бы мне не пойти завтра с вами, дорогая?
- И нам отчего бы! И нам! – радуются зайцы.

* * *

- Ах, Массимо, утром в кондитерской лавке были гречневые пряники! – говорит сеньора Варэзи. – О, пряники – это Шуберт! Его «Прекрасная мельничиха»… Вы помните, мой дорогой? Там ещё был Мельник, который разговаривал с ручьём!
Сеньор Варэзи сегодня снится ей в сером льняном костюме и широкополой соломенной шляпе.
- С трудом, Франка, с трудом, - вздыхает он и присаживается на край кровати. – Но я прекрасно помню шоколадное печенье!
- Завтра Карла идёт со мной в кондитерскую, - говорит сеньора Варэзи. – Я так волнуюсь, что ей может там не понравится.
Сеньор Массимо целует жену в щёку.
- Глупенькая моя Франка, - говорит он, - придумайте Карлу так, чтобы ей понравилось. К тому же, она всегда может рассчитывать на чашечку капучино.
- Вот за что я вас люблю, Массимо, так это за то, что вы самый умный и находчивый! – говорит сеньора Варэзи и немедленно просыпается.

* * *

- А я говорю вам, что марципаны – это Шопен! – сеньора Таволино приплясывает перед зеркалом, - Это его фортепианные миниатюры! Ах, эти мазурки, полонезы… эти танцующие нотки…
- Марципаны – это «Карнавал» Шумана! – возражает ей сеньора Варэзи. – Разве вы не слышите, Карла, этот капризный прихотливый ритм, эту небрежную изящность?
- Хорошо, а что вы скажете про розовый зефир? – Карла откидывает локон и вызывающе смотрит на сеньору Варэзи.
Та на минутку задумывается и говорит:
- Это просто! Это Моцарт!
- Да, менуэты, - неохотно соглашается Карла, - но завтра мы ещё посмотрим, кто прав!
«Я сойду с ума, - думает Миччола, свернувшись в кресле. – Теперь я точно сойду с ума!»
Но вслух говорит:
- Сеньоры, надеюсь, вы не забыли купить бедной кошке немного бекона?
- Кстати, Франка, - оживляется сеньора Таволино, - а бекон – это, по-вашему, что?
Обе надолго задумываются.

* * *

Садовые мыши сидят на краю клумбы и прислушиваются к разговорам на веранде.
- Странные они тут, - говорит одна мышь.
- Нормальные, - отвечает вторая.
- Нет, не нормальные! – настаивает первая.
Вторая мышь пожимает плечами.
- Не знаю, как ты, - говорит первая, - а я отказываюсь это понимать!
- Что именно?
- Почему при таком тонком вкусе и такой любви к кондитерским изделиям они неизменно покупают одно шоколадное печенье?..
Из окна показывается Миччола.
- Ещё не хватало, чтобы они тащили в дом весь симфонический оркестр! – говорит она.
Шоколадное печенье вздыхает и задумывается.

(с) http://pristalnaya.livejournal.com/206735.html

У неё чудесные эти истории.

Что до Глэдис, для неё господь бог — просто взрослый дядя, гневливый, но с добрыми намерениями, которому умные дети должны прощать его маленькие слабости. Она всегда рассуждала здраво.
«Люди говорят массу глупостей, которых вовсе и не думают, — заявляет она. — Наверно, бог просто потихоньку протащит всех грешников на небеса, когда ангелы отвернутся, а потом сделает вид, что и сам не понимает, как это они туда пролезли…»
(Э. Войнич. Сними обувь твою)

Вильям задумался, почему же ему так не нравятся люди, которые говорят «не хотел обидеть». Наверное, потому, что сказать «не хотел обидеть» гораздо проще, чем вообще воздержаться от обидных замечаний.

Но уж что-что, а играть словами Вильям умел хорошо. Он всегда говорил правду. Просто правда и точность иногда не одно и тоже.
(Терри Пратчетт. Правда)

Слегка качнутся небеса.
И поплывёт моя дорога.
Душа натянет паруса
И канет в лето — в лоно Бога.

У Бога — тихая берлога,
У птицы — лёгкая рука.
Лишь в сердце — тёмная тревога,
Как будто гул издалека.

Завязалась душа
Узелком ожиданья.
Распустилась душа
Лепестком состраданья.

И сорвАлось с небес
Виноградинкой слово,
Чтоб напитком чудес
Воскресить неживого.
(Елена Фролова)

Все-таки люди странно мыслят. Укради пять долларов – и тебя назовут мелким воришкой. Но если ты украл тысячи, то тут уж одно из двух: или ты правительство, или герой.

- Я предлагаю вам работу, мистер Губвиг. Работу, за зарплату. Я понимаю, что эта концепция вам мало знакома.
"Только как разновидность ада", – подумал Мокрист.

Видите ли, я верю в свободу, мистер Губвиг. Не многие люди на это способны, хотя и утверждают обратное. И ни одно практическое определение свободы не обойдется без свободы принимать последствия своих действий. Несомненно, это именно та свобода, на которой базируются все остальные свободы.
(Т. Пратчетт. Опочтарение)

Он испытывал странное чувство, как будто почва уходит из-под ног, такое испытываешь, когда общаешься с человеком, чей мир соприкасается с твоим только кончиками пальцев.

Быть абсолютным властителем в наше время не так просто, как некоторые полагают. По крайней мере, не так просто, если вы намерены оставаться абсолютным властителем и дальше. Есть тонкости в этом деле. О, вы, конечно, можете приказать своим людям выбить двери и притащить тех кого нужно в подземелья без суда, но злоупотребление таким образом действий выявляет недостаток стиля, плохо влияет на бизнес, входит в привычку и в конце концов очень, очень плохо сказывается на здоровье. По мнению Ветинари, быть разумным тираном гораздо труднее, чем быть правителем, вознесенным к власти идиотской демократической системой "голосуй-или-проиграешь". Такой правитель всегда может, по крайней мере, сказать людям, что они сами виноваты, выбрав его.
(Т. Пратчетт. Опочтарение)

Аливерды!

"Я вышел из дома, прихватив с собой три пистолета, один пистолет я сунул за пазуху, второй - тоже за пазуху, третий - не помню куда.
И, выходя в переулок, сказал: "Разве это жизнь? Это не жизнь, это колыхание струй и душевредительство". Божья заповедь "не убий", надо думать, распространяется и на себя самого ("Не убий себя, как бы ни было скверно"), но сегодняшняя скверна и сегодняшний день вне заповедей. "Ибо лучше умереть мне, нежели жить", - сказал пророк Иона. По-моему, тоже так.
Дождь моросил отовсюду, а может, ниоткуда не моросил, мне было наплевать. Я пошел в сторону Гагаринской площади, иногда зажмуриваясь и приседая в знак скорби. Душа моя распухла от горечи, я весь от горечи распухал, щемило слева от сердца, справа от сердца тоже щемило. Все мои ближние меня оставили. Кто в этом виноват, они или я, разберется в День Суда Тот, Кто, и так далее. Им просто надоело смеяться над моими субботами и плакать от моих понедельников. Единственные две-три идеи, что меня чуть-чуть подогревали, тоже исчезли и растворились в пустотах. И в довершение от меня сбежало последнее существо, которое попридержало бы меня на этой Земле. Она уходила - я нагнал ее на лестнице. Я сказал ей: "Не покидай меня, белопупенькая! " - потом плакал полчаса, потом опять нагнал, сказал: "Благословеннолонная, останься! " Она повернулась, плюнула мне в ботинок и ушла навеки.
Я мог бы утопить себя в своих собственных слезах, но у меня не получилось. Я истреблял себя полгода, я бросался под все поезда, но все поезда останавливались, не задевая чресел. И у себя дома. Над головой, я вбил крюк для виселицы, две недели с веточкой флер-д-оранжа в петлице я слонялся по городу в поисках веревки, но так и не нашел. Я делал даже так: я шел в места больших маневров, становился у главной мишени, в меня лупили все орудия всех стран Варшавского пакта, и все снаряды пролетали мимо. Кто бы ты ни был, ты, доставший мне эти три пистолета, - будь ты четырежды благословен.
Еще не доходя площади, я задохся, я опустился на цветочную клумбу, безобразен и безгласен. Душа все распухала, слезы текли у меня спереди и сзади, я был так смешон и горек, что всем старушкам, что на меня смотрели, давали нюхать капли и хлороформ.
"Вначале осуши пот с лица". Кто умирал потным? Никто потным не умирал. Ты богооставлен, но вспомни что-нибудь освежающее, что-нибудь такое освежающее... например, такое:
Ренан сказал: "Нравственное чувство есть в сознании каждого, и поэтому нет ничего страшного в богооставленности". Изящно сказано. Но это не освежает, - где оно у меня, это нравственное чувство? Его у меня нет.
И пламенный Хафиз (пламенный пошляк Хафиз, терпеть не могу), и пламенный Хафиз сказал: "У каждого в глазах своя звезда". А вот у меня ни одной звезды, ни в одном глазу.
А Алексей Маресьев сказал: "У каждого в душе должен быть свой комиссар". А у меня в душе нет своего комиссара. Нет, разве это жизнь? Это не жизнь, это фекальные воды, водоворот из помоев, сокрушение сердца. Мир погружен во тьму и отвергнут Богом.
Не подымаясь с земли, я вынул свои пистолеты, два из подмышек, третий - не помню откуда, и из всех трех разом выстрелил во все свои виски и опрокинулся на клумбу, с душой, пронзенной навылет."
(с)

Венедикт Ерофеев. "Василий Розанов глазами эксцентрика"

"Разве это жизнь? - сказал я, подымаясь с земли. - Это дуновение ветров, это клубящаяся мгла, это плевок за шиворот - вот что это такое. Ты промазал, фигляр. Зараза немилая, ты промахнулся из всех трех пистолетов, и ни в одном из них больше нет ни одного заряда".
Пена пошла у меня изо рта, а может, не только пена. "Спокойно! У тебя остается еще одно средство, кардинальное средство, любимейшее итальянское блюдо - яды и химикалии". Остается фармацевт Павлик, он живет как раз на Гагаринской, книжник, домосед Павлик, пучеглазая мямля. Не печалься, вечно ты печалишься! Не помню кто, не то Аверинцев, не то Аристотель сказал: "Umnia animalia post coitum opressus est", то есть: "Каждая тварь после соития бывает печальной", - а вот я постоянно печален, и до соития, и после.
А лучший из комсомольцев, Николай Островский, сказал: "Одним глазом я уже ничего не вижу, а другим - лишь очертания любимой женщины". А я не вижу ни одним глазом, и любимая женщина унесла от меня свои очертания.
А Шопенгауэр сказал: "В этом мире явлений... " (Тьфу, я не могу больше говорить, у меня спазмы. ) Я дернулся два раза и зашагал дальше, в сторону Гагаринской. Все три пистолета я швырнул в ту сторону, где цвели персидские цикламены, желтофиоли и черт знает что еще.
"Павлик непременно дома, он смешивает яды и химикалии, он готовит средство от бленнореи", - так я подумал и постучал: - Отвори мне, Павлик.
Он отворил, не дрогнув ни одной щекой и не подымая на меня бровей; у него было столько бровей, что хоть часть из них он мог бы на меня поднять, - он этого не сделал.
- Видишь ли, я занят, - сказал он, - я смешиваю яды и химикалии, чтобы приготовить средство от бленнореи.
- О, я ненадолго! Дай мне что-нибудь, Павлик, какую-нибудь цикуту, какого-нибудь стрихнину, дай, тебе же будет хуже, если я околею от разрыва сердца здесь, у тебя на пуфике! - Я взгромоздился к нему на пуфик, я умолял: - Цианистый калий есть у тебя? Ацетон? Мышьяк? Глауберова соль? Тащи все сюда, я все смешаю, все выпью, все твои эссенции, все твои калии и мочевины, волоки все! Он ответил: - Не дам.
- Ну прекрасно, прекрасно. В конце концов, Павлик, что мне твои синильные кислоты, или как там еще? Что мне твои химикалии, мне, кто смешал и выпил все отравы бытия! Что они мне, вкусившему яда Венеры! Я остаюсь разрываться у тебя на пуфике. А ты покуда лечи бленнорею.
А профессор Боткин, между прочим, сказал: "Надо иметь хоть пару гонококков, чтобы заработать себе бленнорею". А у меня, у придурка, - ни одного гонококка.
А Миклухо-Маклай сказал: "Не сделай я чего-нибудь до 30 лет, я ничего не сделал бы и после 30". А я? Что я сделал до 30, чтобы иметь надежды что-нибудь сделать после?
А Шопенгауэр сказал: "В этом мире явлений... " (О нет, я снова не могу продолжать, снова спазмы. )
Павлик-фармацевт поднял все свои брови на меня и стал пучеглазым, как в годы юности. Он продолжал вслед за мной:
- А Василий Розанов сказал: "У каждого в жизни есть своя Страстная Неделя". Вот у тебя.
- Вот и у меня, да, да, Павлик, у меня теперь Страстная Неделя, и на ней семь Страстных Пятниц! Как славно! Кто такой, этот Розанов?
Павлик ничего не ответил, он смешивал яды и химикалии и думал о чем-то заветном.
- О чем заветном ты думаешь? - спросил я его; он и на это ничего не ответил, он продолжал думать о заветном. Я взбесился и вскочил с пуфика."

(с)

Венедикт Ерофеев.
"Василий Розанов глазами эксцентрика"

" Через полчаса, прощаясь с ним в дверях, я сжимал под мышкой три тома Василия Розанова и вбивал бумажную пробку в бутыль с цикутой. - Реакционер он, конечно, закоренелый? - Еше бы!
- И ничего более оголтелого нет? - Нет ничего более оголтелого. - Более махрового, более одиозного - тоже нет? - Махровее и одиознее некуда. - Прелесть какая. Мракобес? - "От мозга до костей", - как говорят девочки. - И сгубил свою жизнь во имя религиозных химер?
- Сгубил. Царствие ему небесное. - Душка. Черносотенством, конечно, баловался, погромы и все такое?.. - В какой-то степени - да. - Волшебный человек! Как только у него хватило желчи, и нервов, и досуга? И ни одной мысли за всю жизнь?
- Одни измышления. И то лишь исключительно злопыхательского толка.
- И всю жизнь, и после жизни - никакой известности?
- Никакой известности. Одна небезызвестность. - Да, да, я слышал ("Погоди, Павлик, я сейчас иду"), я слышал еше в ранней юности от нашей наставницы Софии Соломоновны Гордо: об этой ватаге ренегатов, об этом гнусном комплоте: Николай Греч, Николай Бердяев, Михаил Катков, Константин Победоносцев, "простер совиные крыла", Дев Шестов, Дмитрий Мережковский, Фаддей Булгарин, "не та беда, что ты поляк", Константин Деонтьев, Алексей Суворин, Виктор Буренин, "по Невскому бежит собака", Сергей Булгаков и еще целая куча мародеров. Об этом созвездии обскурантов, излучающем темный и пагубный свет, Павлик, я уже слышал от моей наставницы Софии Соломоновны Гордо. Я имею понятие об этой банде.
- Славная женщина, София Соломоновна Гордо, относительно "банды" я не спорю. Это привычно и не оскорбляет слуха, не уроки, не бутыль с цикутой, а вот "созвездие" оскорбляет слух, и никудышно, и неточно, и Иоганн Кеплер сказал: "Всякое созвездие ни больше ни меньше как случайная компания звезд, ничего общего не имеюших ни по строению, ни по значению, ни по размерам, ни по досягаемости".
- Ну, это я, допустим, тоже знаю, я слышал об этом от нашей классной наставницы Белы Борисовны Савнер, женщины с дивным... ("Погоди, Павлик, я сейчас иду"). Значит, по-твоему, чиновник Василий Розанов перещеголял их всех своим душегубством, обскакал и заткнул за пояс? - Решительно всех. - И переплюнул? - И переплюнул.
- Людоед. А как он все-таки умер? Как умер этот кровопийца? В двух словах, и я ухожу.
- Умер, как следует. Обратился в истинную веру часа за полтора до кончины. Успел исповедаться и принять причастие. Ты слишком досконален, паразит, спокойной ночи. - Спокойной ночи.
Я раскланялся, поблагодарил за цикуту и книжки, еще три раза дернулся и вышел вон."

(с)

Венедикт Ерофеев. "Василий Розанов глазами эксцентрика"

Катится любовь
Безyмна кастильская ночь,
Фаллический месяц янваpь...
В истоме изогнyтый мост
Так жадно глядит на фонаpь...

Пpи шпаге и в чеpном плаще,
Изящный, как чеpный тюльпан,
Идет по Мадpидy стаpик -
Сеньоp благоpодный Жyан...

И за его спиной
Катится любовь,
Безyмная любовь,
Катится любовь [чистая любовь]...
И, кажется, вот-вот
Она его сомнет,
Емy не yбежать -
Катится любовь...

Безyмна кастильская ночь,
Фламенко игpает цыган...
Магический танец любви
Танцyет седой дон Жyан...

Hо в юной девичьей гpyди
И в сеpдце пpожженных матpон
Изящным движеньем pyки
Он вновь высекает огонь...

Hо тщетны yсилия дам,
Попавших в любовнyю сеть, -
Тепеpь он pешил соблазнить
Последнюю женщинy - Смеpть...

И Смеpть pасстегнет свой коpсаж,
Откинет с лица капюшон -
И он позабyдет дpyгих
И бyдет навеки влюблен...
/спасибо Лана ))/

3
После стольких роз, городов и тостов -
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы - почти что остов,
Я - почти что тень.

И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахнуло - Нилом
От моих волос?

Нет, уж лучше я расскажу Вам сказку:
Был тогда - январь.
Кто-то бросил розу. Монах под маской
Проносил фонарь.

Чей-то пьяный голос молил и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон-Жуан Кастильский
Повстречал - Кармен.
22 февраля 1917

4
Ровно - полночь.
Луна - как ястреб.
- Что - глядишь?
- Так - гляжу!

- Нравлюсь? - Нет.
- Узнаeшь? - Быть может.
- Дон-Жуан я.
- А я - Кармен.
22 февраля 1917

5
И была у Дон-Жуана - шпага,
И была у Дон-Жуана - Донна Анна.
Вот и всё, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.

Но сегодня я была умна:
Ровно в полночь вышла на дорогу,
Кто-то шел со мною в ногу,
Называя имена.

И белел в тумане посох странный...
- Не было у Дон-Жуана - Донны Анны!
14 мая 1917

Танец Казановы
Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук.
Ваша поступь легка - шаг с мыска на каблук.
И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной.
Любопытство и робость, истома и страх,
Сладко кружится пропасть, и стон на губах -
Так замрите пред мертвой витриной, где выставлен труп мой.

Я изрядный танцор - прикоснитесь желаньем, я выйду.
Обратите внимание - щеголь, красавец и фат,
Лишь слегка потускнел мой камзол, изукрашенный пылью.
Да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.

На стене молоток - бейте прямо в стекло.
И осколков поток рухнет больно и зло,
Вы падете без вывертов - ярко, но просто, поверьте.
Дребезг треснувшей жизни, хрустальный трезвон,
Тризна в горней отчизне, трезво взрезан виссон.
Я пред Вами, а Вы предо мной - киска, зубки ощерьте.

И оркестр из шести богомолов ударит в литавры,
Я сожму Вашу талию в тонких костлявых руках.
Первый танец - кадриль, на широких лопатках кентавра,
Сорок бешеных па по-над бездной, чье детище - мрак.

Кто сказал: "Казанова не знает любви", - тот не понял вопроса,
Мной изведан безумный полет на хвосте перетертого троса.
Ржавый скрежет лебедок и блоков - мелодия бреда,
Казанова, прогнувшись касаткой, ныряет в поклон менуэта.

За ключицу держитесь - безудержный пляс,
Не глядите в замочные скважины глаз,
Там, под крышкою черепа, - пыль и сушеные мухи.
Я рукой в три кольца обовью Ваш каркас,
А затем куртуазно отщелкаю вальс
Кастаньетами желтых зубов возле Вашего нежного уха.

Нет дороги назад - перекрыта и взорвана трасса,
И не рвитесь из рук - время криво, и вряд ли право.
Серный дым заклубился - скользим по кускам обгорелого мяса,
Вдоль багряных чертогов Властителя Века Сего.

Что Вы вздрогнули, детка - не Армагеддон.
Это яростный рев похотливых валторн
В честь одной безвозвратно погибшей, хоть юной, особы.
И не вздумайте дернуть крест-накрест рукой:
Вам же нравится пропасть - так рвитесь за мной,
Будет бал в любострастии ложа из приторной сдобы.

Плошки с беличьим жиром во мраке призывно мерцают,
Канделябры свихнувшейся, пряной, развратной любви.
Шаг с карниза, рывок на асфальт, где червем отмокает
Прах решенья бороться с вакхическим пульсом в крови.

Кто сказал - "Казанова чарует лишь с целью маневра"?
Мне причастен пикантный полет на хвосте перетертого нерва,
Мой напор сокрушит Гималаи и гордые Анды
В монотонной свирепости черной и злой сарабанды.

Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortalis, miserere nobis,
Miserere nobis.
Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortalis, miserere,
Miserere nobis.

Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла.
В обнаженной нирване схлестнулись тела.
Шорох кожистых крыл - нас баюкают ангелы ночи.
Диким хмелем обвейся и стыло смотри,
Как звезда эдельвейса раскрылась внутри,
Как вибрирует в плеске соития мой позвоночник.

Хрип дыхания слушай, забудь про шаги на дороге -
Там пришли за тобой, только это до времени ждет.
Ты нагая взойдешь на разбитые черные дроги.
И безумный возница оскалит ликующий рот.

Леденяще и скупо ударит Луна,
Содрогнется над крупом возницы спина,
Завизжат на дорожных камнях проступившие лица.
В тусклых митрах тумана под крыльями сна
Расплетут пентаграмму Нетопырь и Желна
И совьют на воздусех пылающий бред багряницы.

Но не помни об этом в упругом пьянящем экстазе,
Выпестовывай сладость мучительной влажной волны.
Звезды рушатся вбок, лик ощерен и зверообразен,
Время взорвано зверем и взрезана кровля спины.

Кто сказал "Казанова расчетлив", - тот врет неумело,
Я люблю безоглядно врастать в прежде чуждое тело.
Полночь, руки внутри, скоро сердце под пальцами брызнет,
Я пленен сладострастьем полета на осколке взорвавшейся жизни!

Снова - шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук.
Снова поступь легка - шаг с мыска на каблук.
И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной.
Любопытство и робость, истома и страх.
Сладко кружится пропасть, и стон на губах.
Подойдите. Вас манит витрина, где выставлен труп мой...

Перевод латинской части
Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас,
Помилуй нас.
Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй,
Помилуй нас.
© С. Калугин

Вовремя сойти со сцены
Не желаем, не умеем.
Все Венеры и Елены
Изменяют нам с лакеем.
Видимость важнее сути,
Ибо нет другой приманки
Для великосветской суки
И для нищей оборванки.
Старость хуже, чем увечье.
Довело меня до точки
Страшное противоречье
Существа и оболочки...
Жить на этом свете стоит
Только в молодости. Даже
Если беден, глуп, нестоек,
Старость – ничего нет гаже!
Господи! Убей сначала
Наши страсти, наши жажды!
)))))))

И белел в тумане посох странный...
- Не было у Дон-Жуана - Донны Анны!
14 мая 1917

Какая Анна?
Ах, не та ли из Толедо?
Ах, не та ли из Гренады?
Или та, что постоянно
Распевала серенады?
Помню, как мы с ней певали
В эти дивные недели!
Как она теперь? Жива ли?
Ах, о чем я, в самом деле!..
Что-то там с ее супругом ))