По голосу собеседник мог быть либо женщиной с басом, либо мужчиной с тенором. Решив, что во втором случае можно не церемониться, Петропавел спросил напрямик:
– Вы, простите за нескромный вопрос, какого пола?
– Скорее всего, женского, – с сомнением ответили сзади, окончательно сбив Петропавла с толку.
– Нельзя ли поточнее? – не очень вежливо переспросил Петропавел. – В нашем положении это все-таки важно.
– В вашем положении – важно, а в моем нет, – заметили в ответ.
«Оно право», – подумал Петропавел и сказал:
– Может быть, если у Вас нет полной уверенности в том, что Вы женского пола, и остается пусть даже маленькая надежда, что Вы мужчина, я перестану смущаться хотя бы на время и повернусь к Вам лицом?
– Валяйте.
Петропавел осторожно и не полностью повернулся и стыдливо представился. То, как представились ему, потрясло Петропавла.
– Белое Безмозглое, – отрекомендовалось существо.
– Вы это серьезно? – спросил он.
– Не деликатный вопрос, – заметило Белое Безмозглое.
– Извините… Мне просто стало интересно, почему Вас так назвали.
Белое Безмозглое пожало плечами:
– Можно подумать, что называют обязательно почему-то! Обычно называют нипочему – просто так, от нечего делать.
– Белое Безмозглое… – с ужасом повторил Петропавел.
– Да, это имя собственное. То есть мое собственное. Но не подумайте, что у меня нет мозгов: у меня мозгов полон рот! А имя… что ж, имя – только имя: от него не требуется каким-то образом представлять своего носителя… Асимметричный дуализм языкового знака.
* * *
– Я что-то начало объяснять?.. Видите ли, я засыпаю исключительно тогда, когда приходится что-нибудь кому-нибудь объяснять или, наоборот, выслушивать чьи-нибудь объяснения. Мне сразу становится страшно скучно… По-моему, это самое бессмысленное занятие на свете – объяснять. Не говоря уже о том, чтобы выслушивать объяснения.
– А вот я, – заявил Петропавел, – благодарен каждому, кто готов объяснить мне хоть что-то – все равно что.
Белое Безмозглое с сожалением поглядело на него: это было первое из уловимых выражение лица.
– Бедный! – сказало оно. – Наверное, Вы ничего-ничего не знаете, а стремитесь к тому, чтобы знать все. Я встречалось с такими – всегда хотелось надавать им каких-нибудь детских книжек… или по морде. Мокрой сетью. Книжек у меня при себе нет, а вот… Хотите по морде? Правда, сеть уже высохла – так что вряд ли будет убедительно.
– Зачем это – по морде? – решил сначала все-таки спросить Петропавел.
– Самый лучший способ объяснения. Интересно, что потом уже человек все понимает сам. И никогда больше не требует объяснений – ни по какому поводу!.. И не думает, будто словами можно что-нибудь объяснить. У Вас были учителя? – неожиданно спросило Белое Безмозглое.
– Конечно, – смешался Петропавел. – Были и… и есть. Как у всех.
– Да-да… – рассеянно подхватило Белое Безмозглое. – Терпеть не могу учителей. Они всегда прикидываются, будто что-то объясняют, а на самом деле ничегошеньки не объясняют.
– Ну, не скажите! – вступился Петропавел за всех учителей сразу.
– А вот скажу! – воскликнуло Белое Безмозглое. – Я еще и не такое скажу!.. – Даже переживая какую-нибудь эмоцию, оно оставалось почти неподвижным. – Для меня достаточно того, что при объяснении они пользуются словами: одно это гарантирует им полный провал.
– Чем же, по Вашему, надо пользоваться при объяснении?
Белое Безмозглое не задумываясь ответило:
– Мокрой сетью. Исключительно эффективно. А слова… – Белое Безмозглое подозрительно зевнуло, – все суета и асимметричный дуализм языкового знака.
© Евгений Клюев. Между двух стульев.
– Вы, простите за нескромный вопрос, какого пола?
– Скорее всего, женского, – с сомнением ответили сзади, окончательно сбив Петропавла с толку.
– Нельзя ли поточнее? – не очень вежливо переспросил Петропавел. – В нашем положении это все-таки важно.
– В вашем положении – важно, а в моем нет, – заметили в ответ.
«Оно право», – подумал Петропавел и сказал:
– Может быть, если у Вас нет полной уверенности в том, что Вы женского пола, и остается пусть даже маленькая надежда, что Вы мужчина, я перестану смущаться хотя бы на время и повернусь к Вам лицом?
– Валяйте.
Петропавел осторожно и не полностью повернулся и стыдливо представился. То, как представились ему, потрясло Петропавла.
– Белое Безмозглое, – отрекомендовалось существо.
– Вы это серьезно? – спросил он.
– Не деликатный вопрос, – заметило Белое Безмозглое.
– Извините… Мне просто стало интересно, почему Вас так назвали.
Белое Безмозглое пожало плечами:
– Можно подумать, что называют обязательно почему-то! Обычно называют нипочему – просто так, от нечего делать.
– Белое Безмозглое… – с ужасом повторил Петропавел.
– Да, это имя собственное. То есть мое собственное. Но не подумайте, что у меня нет мозгов: у меня мозгов полон рот! А имя… что ж, имя – только имя: от него не требуется каким-то образом представлять своего носителя… Асимметричный дуализм языкового знака.
* * *
– Я что-то начало объяснять?.. Видите ли, я засыпаю исключительно тогда, когда приходится что-нибудь кому-нибудь объяснять или, наоборот, выслушивать чьи-нибудь объяснения. Мне сразу становится страшно скучно… По-моему, это самое бессмысленное занятие на свете – объяснять. Не говоря уже о том, чтобы выслушивать объяснения.
– А вот я, – заявил Петропавел, – благодарен каждому, кто готов объяснить мне хоть что-то – все равно что.
Белое Безмозглое с сожалением поглядело на него: это было первое из уловимых выражение лица.
– Бедный! – сказало оно. – Наверное, Вы ничего-ничего не знаете, а стремитесь к тому, чтобы знать все. Я встречалось с такими – всегда хотелось надавать им каких-нибудь детских книжек… или по морде. Мокрой сетью. Книжек у меня при себе нет, а вот… Хотите по морде? Правда, сеть уже высохла – так что вряд ли будет убедительно.
– Зачем это – по морде? – решил сначала все-таки спросить Петропавел.
– Самый лучший способ объяснения. Интересно, что потом уже человек все понимает сам. И никогда больше не требует объяснений – ни по какому поводу!.. И не думает, будто словами можно что-нибудь объяснить. У Вас были учителя? – неожиданно спросило Белое Безмозглое.
– Конечно, – смешался Петропавел. – Были и… и есть. Как у всех.
– Да-да… – рассеянно подхватило Белое Безмозглое. – Терпеть не могу учителей. Они всегда прикидываются, будто что-то объясняют, а на самом деле ничегошеньки не объясняют.
– Ну, не скажите! – вступился Петропавел за всех учителей сразу.
– А вот скажу! – воскликнуло Белое Безмозглое. – Я еще и не такое скажу!.. – Даже переживая какую-нибудь эмоцию, оно оставалось почти неподвижным. – Для меня достаточно того, что при объяснении они пользуются словами: одно это гарантирует им полный провал.
– Чем же, по Вашему, надо пользоваться при объяснении?
Белое Безмозглое не задумываясь ответило:
– Мокрой сетью. Исключительно эффективно. А слова… – Белое Безмозглое подозрительно зевнуло, – все суета и асимметричный дуализм языкового знака.
© Евгений Клюев. Между двух стульев.
Кота, как с ними часто бывает, погубило любопытство. Сероглазая личинка человека почти с самого рождения выражала в адрес животного неумеренные восторги. Дрыгала ножками, пищала, улыбалась до ушей и нежно кричала что-то вроде «курлы, курлы». Кот, падкий на лесть и аплодисменты, быстро просек, что восторженная публика, как бы активно она ни рукоплескала, неизменно остается в ложе. И приобрел привычку выходить на шум оваций и усаживаться спиной к происходящему, соблазнительно выставив хвост. Публика цапала пальчиками воздух, до кота не доставала, но громко радовалась. Кот грелся в волнах славы, а мне перепадало несколько минут на чашку кофе.
Но сероглазые личинки человека – крайне непостоянные существа. Сначала клиент покинул ложу и твердо встал на четвереньки. Кот насторожился. Но четвереньки – еще не способ передвижения, а только форма, что-то вроде дилижанса без лошадей. Дилижанс без лошадей, как известно, не ездит. Цап раскачивался туда-сюда, мотал головой, призывно гулил и протягивал цепкие лапки. Кот приходил, как бывало, и вальяжно рассиживался на расстоянии хвоста. Клиент тянулся и пыхтел – но самоуверенный кот, привыкший к стабильности внешнего мира, не принимал его всерьез.
В один прекрасный день до Цапы дошло, что великая цель Поймать Кота отстоит от неё ровно на один толчок локтями. Четвереньки приобрели требуемый уклон, конечности сработали в нужной противофазе – и вожделенный хвост, удачно приделанный к коту с той стороны, оказался восхитительно доступен с этой. Кот, не оборачиваясь, фыркнул «не понял» и раздраженно выдернул хвост. Клиент сделал еще одно движение и достал до хвоста повторно. Кот обернулся и удивился. Он точно помнил, что пять минут назад эта выставочная кукла была от него гораздо дальше.
- Совсем с ума посходили, - бормотал кот, лениво пересаживаясь чуть левее, - скоро у них мебель ходить начнет.
Мебель ходить не начала. Но сероглазая личинка человека, которой пока недостает устойчивости, зато с лихвой отмерено упрямства, продолжила преследовать животное, каждый раз перегоняя его вперед на два шага. На пятый раз до кота дошло, что картина мира изменилась, он осуждающе сказал личинке «мяу» и отправился заедать шок кошачьим кормом. Личинка человека тут же догадалась, что кошачий корм – это изысканный деликатес, который ей, как младшей в стае, по-жлобски не дают, и решительно последовала за ним.
Когда я перехватила сероглазый таран на пути к расширению пищевых границ, кот уже был загнан на подоконник. Оттуда он осуждающе рассматривал назойливую личинку и скандально жаловался мне:
- Поесть не дают – раз! Наслали какого-то толстого таракана – два! И ладно бы он просто ел со мной, он же разбрасывает корм двумя руками и отпихивает меня задней левой ногой!
Толстый таракан, весь в крошках кошачьего корма, сидел у меня на руках и смотрел на мир огромными глазами. Только младенцы умеют смотреть так невинно. И только они успевают шкодить быстрее, чем коты.
С тех пор отношения кота и личинки человека приобрели стабильность и простоту, как у давно женатой пары. При виде робко появляющегося животного Цапа оживляется, с размаху бухается на живот и начинает дрыгать ножками, колотить ручками по полу, призывно гулить и широко улыбаться. Любой поймет, что это - комиссия по встрече, изо всех сил голосующая «ну иди же, иди же ко мне, моя прелесть». Прелесть тоже это понимает и немедленно делает ноги. Цапа издает радостный вопль и быстро-быстро ползет за ним, каждые десять секунд пытаясь поймать кошачий хвост и, к счастью для кота, проигрывая на этом пару-тройку сантиметров. Дальнейшее зависит от настроения животного: они могут намотать таким образом и пять, и пятнадцать кругов по нашей немаленькой кухне. После чего кот устает кататься и сматывается наверх. Личинка человека пока не успевает сообразить, куда он делся, поэтому похожа на страуса из анекдота, который потерял страусиху, на его глазах засунувшую голову в песок. Цап крутит головой, молотит ручками и гулит: «ну где же ты, где же ты, моя прелесть?».
Прелесть отсиживается у Муси на высоком подоконнике, щурится в окно на соседские красные крыши и делает вид, что он тут ни при чем.
© Виктория Райхер. Пирог с цапустой. Полностью здесь.
Но сероглазые личинки человека – крайне непостоянные существа. Сначала клиент покинул ложу и твердо встал на четвереньки. Кот насторожился. Но четвереньки – еще не способ передвижения, а только форма, что-то вроде дилижанса без лошадей. Дилижанс без лошадей, как известно, не ездит. Цап раскачивался туда-сюда, мотал головой, призывно гулил и протягивал цепкие лапки. Кот приходил, как бывало, и вальяжно рассиживался на расстоянии хвоста. Клиент тянулся и пыхтел – но самоуверенный кот, привыкший к стабильности внешнего мира, не принимал его всерьез.
В один прекрасный день до Цапы дошло, что великая цель Поймать Кота отстоит от неё ровно на один толчок локтями. Четвереньки приобрели требуемый уклон, конечности сработали в нужной противофазе – и вожделенный хвост, удачно приделанный к коту с той стороны, оказался восхитительно доступен с этой. Кот, не оборачиваясь, фыркнул «не понял» и раздраженно выдернул хвост. Клиент сделал еще одно движение и достал до хвоста повторно. Кот обернулся и удивился. Он точно помнил, что пять минут назад эта выставочная кукла была от него гораздо дальше.
- Совсем с ума посходили, - бормотал кот, лениво пересаживаясь чуть левее, - скоро у них мебель ходить начнет.
Мебель ходить не начала. Но сероглазая личинка человека, которой пока недостает устойчивости, зато с лихвой отмерено упрямства, продолжила преследовать животное, каждый раз перегоняя его вперед на два шага. На пятый раз до кота дошло, что картина мира изменилась, он осуждающе сказал личинке «мяу» и отправился заедать шок кошачьим кормом. Личинка человека тут же догадалась, что кошачий корм – это изысканный деликатес, который ей, как младшей в стае, по-жлобски не дают, и решительно последовала за ним.
Когда я перехватила сероглазый таран на пути к расширению пищевых границ, кот уже был загнан на подоконник. Оттуда он осуждающе рассматривал назойливую личинку и скандально жаловался мне:
- Поесть не дают – раз! Наслали какого-то толстого таракана – два! И ладно бы он просто ел со мной, он же разбрасывает корм двумя руками и отпихивает меня задней левой ногой!
Толстый таракан, весь в крошках кошачьего корма, сидел у меня на руках и смотрел на мир огромными глазами. Только младенцы умеют смотреть так невинно. И только они успевают шкодить быстрее, чем коты.
С тех пор отношения кота и личинки человека приобрели стабильность и простоту, как у давно женатой пары. При виде робко появляющегося животного Цапа оживляется, с размаху бухается на живот и начинает дрыгать ножками, колотить ручками по полу, призывно гулить и широко улыбаться. Любой поймет, что это - комиссия по встрече, изо всех сил голосующая «ну иди же, иди же ко мне, моя прелесть». Прелесть тоже это понимает и немедленно делает ноги. Цапа издает радостный вопль и быстро-быстро ползет за ним, каждые десять секунд пытаясь поймать кошачий хвост и, к счастью для кота, проигрывая на этом пару-тройку сантиметров. Дальнейшее зависит от настроения животного: они могут намотать таким образом и пять, и пятнадцать кругов по нашей немаленькой кухне. После чего кот устает кататься и сматывается наверх. Личинка человека пока не успевает сообразить, куда он делся, поэтому похожа на страуса из анекдота, который потерял страусиху, на его глазах засунувшую голову в песок. Цап крутит головой, молотит ручками и гулит: «ну где же ты, где же ты, моя прелесть?».
Прелесть отсиживается у Муси на высоком подоконнике, щурится в окно на соседские красные крыши и делает вид, что он тут ни при чем.
© Виктория Райхер. Пирог с цапустой. Полностью здесь.
Твой сын просил, чтоб спела перед сном
Но ты хлопот вечерних не успела
Закончить в срок, и был не прибран дом.
Лишь в спешке чмокнула, и даже не присела
На краешек кровати. Он сопел,
Уткнувшись носом в плюшевого мишку.
Так много было всяких разных дел,
И некогда укладывать мальчишку.
Уже большой - чего там, не малыш,
Тебе самой в том возрасте не пели.
Просил, но ты сказала, что спешишь,
И нечего капризничать в постели....
Ты не успела, много разных "не"
За это накопилось семилетье.
Сын сладко улыбается во сне
В зеленой лампы приглушенном свете...
Он вырастет ведь так бегут года,
Свою пижамку желтенькую сносит.
Он вырастет, и взрослый, никогда
Спеть колыбельной больше не попросит.
Но ты хлопот вечерних не успела
Закончить в срок, и был не прибран дом.
Лишь в спешке чмокнула, и даже не присела
На краешек кровати. Он сопел,
Уткнувшись носом в плюшевого мишку.
Так много было всяких разных дел,
И некогда укладывать мальчишку.
Уже большой - чего там, не малыш,
Тебе самой в том возрасте не пели.
Просил, но ты сказала, что спешишь,
И нечего капризничать в постели....
Ты не успела, много разных "не"
За это накопилось семилетье.
Сын сладко улыбается во сне
В зеленой лампы приглушенном свете...
Он вырастет ведь так бегут года,
Свою пижамку желтенькую сносит.
Он вырастет, и взрослый, никогда
Спеть колыбельной больше не попросит.
Я свяжу тебе жизнь
Из пушистых мохеровых ниток.
Я свяжу тебе жизнь,
Не солгу ни единой петли.
Я свяжу тебе жизнь,
Где узором по полю молитвы —
Пожелания счастья
В лучах настоящей любви.
Я свяжу тебе жизнь
Из веселой меланжевой пряжи.
Я свяжу тебе жизнь
И потом от души подарю.
Где я нитки беру?
Никому никогда не признаюсь:
Чтоб связать тебе жизнь
Я тайком распускаю свою
Из пушистых мохеровых ниток.
Я свяжу тебе жизнь,
Не солгу ни единой петли.
Я свяжу тебе жизнь,
Где узором по полю молитвы —
Пожелания счастья
В лучах настоящей любви.
Я свяжу тебе жизнь
Из веселой меланжевой пряжи.
Я свяжу тебе жизнь
И потом от души подарю.
Где я нитки беру?
Никому никогда не признаюсь:
Чтоб связать тебе жизнь
Я тайком распускаю свою
-Как думаешь,- спросил король Георг Тридесятый своего Первого Министра,- народ меня любит или нет?
-Ну, я бы сказал, что мнения народа разделились,- осторожно ответил Министр.- Примерно... 99 к одному.
-Как так?- удивился король.
-Ну, всегда найдётся хоть один довольный идиот...
-Ага,- понимающе кивнул король.- А вот, скажем, если бы мы провели демократические выборы - сколько бы голосов я получил?
-101%, разумеется,- пожал плечами Министр.
-Правильно,- согласился король.- Соображаешь. Потому что государство - это я. Плюс один процент идиотов.
© Бормор
-Ну, я бы сказал, что мнения народа разделились,- осторожно ответил Министр.- Примерно... 99 к одному.
-Как так?- удивился король.
-Ну, всегда найдётся хоть один довольный идиот...
-Ага,- понимающе кивнул король.- А вот, скажем, если бы мы провели демократические выборы - сколько бы голосов я получил?
-101%, разумеется,- пожал плечами Министр.
-Правильно,- согласился король.- Соображаешь. Потому что государство - это я. Плюс один процент идиотов.
© Бормор
Стареть приятно. Люди, за которыми раньше гнался, стареют тоже. Ты на них смотришь в телевизор – а у них уже два подбородка и пузо еле влезает в пиджак.
За молодыми гнаться не тянет, молодые - не наша школа. Новодел, кому он вообще интересен. А ровесники вот они, поседели. Уже не хозяева жизни, а если еще и да, сколько им там уже осталось. Столько же, сколько тебе. Вот и догнал.
Стареть приятно. Чего в жизни не сделал, того и не сможешь. Не «лодырь», не «сам себе виноват», не «если бы ты постарался» и даже не «бездарь». Просто уже не можешь, состарился, отыграл. Хоть подпрыгни – не сможешь уже. Свободен, значит.
Одно раздражает: на кухне капает кран. Кричу туда: «Грета! Грета, кран!», а она мне из кухни – «Я не кран!». И смеется. Лень ей, что ли? Я тоже смеюсь. «Грета, - кричу, - вода!» А она мне – «Я не вода!». «Грета, - кричу, - подойди ко мне». Подходит, смеется. «Чего тебе сделать?». А я и не знаю, чего мне сделать. Целую ей руку. «Кран, - прошу, - закрути покрепче».
Стареть приятно - не нужно ходить в костюме. Вообще не нужно ходить. Был бы я без ног в тридцать лет, какая была бы драма. Все бы жалели. А сейчас говорят: «Он так долго живет при его болезнях, ему чудо как повезло».
Грета тоже считает – стареть приятно. Говорит, не нужно носить колготки и высокие каблуки. Она всю жизнь ненавидит колготки. Я их ей помогал натянуть, пока мог нагибаться. Еще говорит, не нужно следить за фигурой. Ест по четыре пирожных в день. Я ей – «Грета, вес!», а она смеется: «Какой может быть вес у старухи, один объём».
Только вот кран. Капает днем и ночью, никак не может она его закрутить. Бужу ее ночью: «Грета, кран…», а она храпит. Даже не отвечает, храпит и всё. Стареть приятно: когда храпит во сне твоя молодая подруга, это шокирует, это мешает, девушки спят легко и тихо, как бабочки на цветке. А когда во сне храпит моя весомая Грета, я точно знаю: она жива.
Грета смеется. «Ты старый хрыч, доводишь меня из-за крана». Встаёт с утра и ползет на кухню. Мне варит кашу, себе сосиску. Мне нельзя сосисок, а она не ест мою кашу, без соли и сахара – кто бы вообще ее ел. Были бы молодыми, страдали бы смертно: ничего нам нельзя, и ни одно блюдо не можем поесть вдвоем, что за жизнь. А теперь приятно: денег хватает и на кашу, и на сосиски, и сил хватает варить. Что за жизнь.
Но кран этот чертов. Капает, капает, прямо в мозг. Грета не замечает, она плохо слышит, сто раз попросишь – забудет, пока дойдет. Отправишь ее на кухню: «Грета, кран!», вернется с тарелкой: «Я тебе каши сварила». Ну что же, сварила – я поем.
Себе, как обычно, сосиску. Наливает воды на два пальца, кладет сосиску, сосиска в воде по ватерлинию, сверху сохнет. А Грета доварит сосиску до половины, а потом раз! – и перевернет. Сварившейся стороной вверх, сырой – вниз. И дальше варит. Я сначала не понял, потом сообразил. Кастрюлю, где больше воды, она не поднимет, тяжело ей и руки дрожат. Специально самую маленькую берет, и воды почти не наливает. Сосиска и на пару сварится, ей-то что. А я так радовался, что догадался.
Стареть приятно. Не нужно быть успешным, не нужно быть красивым, не нужно быть хорошим. Достаточно быть. Молодым недостаточно, их гонит возраст. Скорее, скорее, успеть побольше, бежать поживее и побыстрее попасть сюда, к нам. А у нас тут тихо, как под шубой. Никто не спешит.
А тут вдруг слышу – кран капать перестал! Ну, просто праздник. «Грета, - кричу, - Грета, кран не капает, Грета, иди сюда!». А она почему-то молчит. Не отвечает.
- Грета!
- Грета!
- Грета…
Полная тишина. Никто не смеется, не слышно тяжелых шагов, не пахнет горелым из кухни. И кран молчит.
- Грета, - голос сорвал, - Грета, мне плохо! Грета, иди сюда!
Так кричал, что заснул. Или сознание потерял? Не помню. Очнулся – темно. И по-прежнему тихо.
- Грета, кран…
Совсем охрип.
Вдруг слышу, хлопнула дверь. И шаги. Стареть удобно: молодых гораздо хуже слышно издалека.
- Грета!!!
Волосы растрепанные седые, еле дышит, смеется. «Я, - говорит, - сантехника хотела позвать. Дозвониться же им невозможно, я и решила – дойду сама. Ты замучил меня своим краном, я хотела в подарок тебе... А сантехника нет, и до нового года не будет. Зря ходила».
Но ведь тихо! Не капает ничего!
«А это они, - говорит, - отключали воду на два часа. Как раз я к ним пришла, тогда и предупредили. Скоро включат».
И точно, слышу. Кап, кап, кап. Знакомая музыка.
- Пойду на кухню, сварю сосиску. А каша еще осталась.
Кап, кап, кап. Она сейчас сварит сосиску, и каша еще осталась. Черт с ним, с краном. Стареть прекрасно. Самому ничего не приходится делать. После нового года придет сантехник и все починит.
© Виктория Райхер. Кран.
За молодыми гнаться не тянет, молодые - не наша школа. Новодел, кому он вообще интересен. А ровесники вот они, поседели. Уже не хозяева жизни, а если еще и да, сколько им там уже осталось. Столько же, сколько тебе. Вот и догнал.
Стареть приятно. Чего в жизни не сделал, того и не сможешь. Не «лодырь», не «сам себе виноват», не «если бы ты постарался» и даже не «бездарь». Просто уже не можешь, состарился, отыграл. Хоть подпрыгни – не сможешь уже. Свободен, значит.
Одно раздражает: на кухне капает кран. Кричу туда: «Грета! Грета, кран!», а она мне из кухни – «Я не кран!». И смеется. Лень ей, что ли? Я тоже смеюсь. «Грета, - кричу, - вода!» А она мне – «Я не вода!». «Грета, - кричу, - подойди ко мне». Подходит, смеется. «Чего тебе сделать?». А я и не знаю, чего мне сделать. Целую ей руку. «Кран, - прошу, - закрути покрепче».
Стареть приятно - не нужно ходить в костюме. Вообще не нужно ходить. Был бы я без ног в тридцать лет, какая была бы драма. Все бы жалели. А сейчас говорят: «Он так долго живет при его болезнях, ему чудо как повезло».
Грета тоже считает – стареть приятно. Говорит, не нужно носить колготки и высокие каблуки. Она всю жизнь ненавидит колготки. Я их ей помогал натянуть, пока мог нагибаться. Еще говорит, не нужно следить за фигурой. Ест по четыре пирожных в день. Я ей – «Грета, вес!», а она смеется: «Какой может быть вес у старухи, один объём».
Только вот кран. Капает днем и ночью, никак не может она его закрутить. Бужу ее ночью: «Грета, кран…», а она храпит. Даже не отвечает, храпит и всё. Стареть приятно: когда храпит во сне твоя молодая подруга, это шокирует, это мешает, девушки спят легко и тихо, как бабочки на цветке. А когда во сне храпит моя весомая Грета, я точно знаю: она жива.
Грета смеется. «Ты старый хрыч, доводишь меня из-за крана». Встаёт с утра и ползет на кухню. Мне варит кашу, себе сосиску. Мне нельзя сосисок, а она не ест мою кашу, без соли и сахара – кто бы вообще ее ел. Были бы молодыми, страдали бы смертно: ничего нам нельзя, и ни одно блюдо не можем поесть вдвоем, что за жизнь. А теперь приятно: денег хватает и на кашу, и на сосиски, и сил хватает варить. Что за жизнь.
Но кран этот чертов. Капает, капает, прямо в мозг. Грета не замечает, она плохо слышит, сто раз попросишь – забудет, пока дойдет. Отправишь ее на кухню: «Грета, кран!», вернется с тарелкой: «Я тебе каши сварила». Ну что же, сварила – я поем.
Себе, как обычно, сосиску. Наливает воды на два пальца, кладет сосиску, сосиска в воде по ватерлинию, сверху сохнет. А Грета доварит сосиску до половины, а потом раз! – и перевернет. Сварившейся стороной вверх, сырой – вниз. И дальше варит. Я сначала не понял, потом сообразил. Кастрюлю, где больше воды, она не поднимет, тяжело ей и руки дрожат. Специально самую маленькую берет, и воды почти не наливает. Сосиска и на пару сварится, ей-то что. А я так радовался, что догадался.
Стареть приятно. Не нужно быть успешным, не нужно быть красивым, не нужно быть хорошим. Достаточно быть. Молодым недостаточно, их гонит возраст. Скорее, скорее, успеть побольше, бежать поживее и побыстрее попасть сюда, к нам. А у нас тут тихо, как под шубой. Никто не спешит.
А тут вдруг слышу – кран капать перестал! Ну, просто праздник. «Грета, - кричу, - Грета, кран не капает, Грета, иди сюда!». А она почему-то молчит. Не отвечает.
- Грета!
- Грета!
- Грета…
Полная тишина. Никто не смеется, не слышно тяжелых шагов, не пахнет горелым из кухни. И кран молчит.
- Грета, - голос сорвал, - Грета, мне плохо! Грета, иди сюда!
Так кричал, что заснул. Или сознание потерял? Не помню. Очнулся – темно. И по-прежнему тихо.
- Грета, кран…
Совсем охрип.
Вдруг слышу, хлопнула дверь. И шаги. Стареть удобно: молодых гораздо хуже слышно издалека.
- Грета!!!
Волосы растрепанные седые, еле дышит, смеется. «Я, - говорит, - сантехника хотела позвать. Дозвониться же им невозможно, я и решила – дойду сама. Ты замучил меня своим краном, я хотела в подарок тебе... А сантехника нет, и до нового года не будет. Зря ходила».
Но ведь тихо! Не капает ничего!
«А это они, - говорит, - отключали воду на два часа. Как раз я к ним пришла, тогда и предупредили. Скоро включат».
И точно, слышу. Кап, кап, кап. Знакомая музыка.
- Пойду на кухню, сварю сосиску. А каша еще осталась.
Кап, кап, кап. Она сейчас сварит сосиску, и каша еще осталась. Черт с ним, с краном. Стареть прекрасно. Самому ничего не приходится делать. После нового года придет сантехник и все починит.
© Виктория Райхер. Кран.
Затемняя гирлянды своим сиянием, Президент появился под елкой. С бокалом шампанского в руках.
— Ну чего? Свитер или носки? – спросил он у кого-то за кадром.
— Свитер. – ответили Президенту. – Носки – на двадцать третье февраля.
— А дезодорант? – спросил встревоженно Президент.
— Мотор. – ответили Президенту.
— Дорогие, сограждане. – пуще прежнего засиял Президент. – Свитер!
— Офигеть. – удивились сограждане. – Каждому?
— Нуачо. – пожал плечами Президент. – Хоть какая-то компенсация. С оленем, правда.
— Вау! – сказали хипстеры.
— Ох, йо! – отозвались остальные.
— Не перебивайте меня. – поморщился Президент. – Пока вы все там за столами – я тут под елкой. А тут , между прочим, холодно.
— А свитер? – удивились сограждане.
— Великоват. – пожаловался Президент. – Казалось бы эска, а все равно.
— Еще бы. – грохнули со смеху сограждане.
— Полноте вам. – по-доброму усмехнулся Президент. – Поднимая этот бокал шампанского, хотел бы сказать... Прошедший год был знаковым, поворотным, выдающимся, историческим и таким же как все остальные. Только хуже. Или лучше. И пусть все даже было как-то так... Тернистый путь по граблям не пройден до конца, чаша не испита, крест не донесен, не все лбы разбиты в молитве, не все ошибки совершены...
— Вяжи с этим. – помрачнели сограждане.
— Не, не. Это важно. – заупрямился президент. – Не все еще хорошо и даже почти все нехорошо, но все-таки.
Запищал телефон.
— Простите. – сказал Президент, доставая телефон. – Срочное это. Ага... Ишь ты... Сограждане, как по-вашему, как лучше будет –« С новогодним угощеньем, с новогодним настроеньем» или «С новогодним торжеством и счастливым Рождеством»? А?
— Лучше свитер! – взвыли сограждане.
— Свитер — так свитер. – согласился Президент. – Дорогой друг! С новым свитером! Не со скутером, проклятая железяка! С новым свитером!
Как у всякого пишущего человека, лицо его было скорбным.
— Ненавижу тачфоны. – вздохнул Президент дописав смс. – Ну о чем мы там с вами... А да! И все-таки... Или нет, нет... Даже несмотря... Или опять не так... С позиций оптимизма! Или нет... Как лучше-то, граждане?
— Лучше свитер! – подсказали сограждане. – Понятнее хоть. И заканчивай уже. Греется же.
— Это у вас греется. – хихикнул Президент. – У меня тут охлаждается все. В общем, подводя итоги года, хочется сказать... Главный же итог. Как бы это выразится? А да. Год прошел. Вот вам главный итог. Все живы, все за столом, на столе есть пока. Чего вам еще-то?
— А свитер? – возмутились сограждане.
— И свитер! – твердо сказал Президент.
— Ураа! – закричали сограждане.
— Тьфу. Чуть не забыл же. – сказал Президент. – С Новым Годом вас. Пусть все будет лучше, проще, удобнее, в носке не жмет, палец не давит, пятку не трет, из постели не гонит в нужный момент, не приглашает в неподходящий, кивает, улыбается, денег в долг дает, шкаф перенести поможет, подвезет просто так, обнимет, погладит, воротничок накрахмалит. Ну вот вроде и все. А нет. И свитер. И это. Аккуратнее там все. И денег, конечно. Ну, здоровья всем, понятное дело. И самое важное...
Президент сделал паузу.
— Ну? – не выдержали сограждане.
— Пусть газ в зажигалке заканчивается не так внезапно. – выдал Президент.
— Смотри-ка. – удивились сограждане. – В этот раз действительно о важном.
© Сергей Узун. С Нас Тупающим
— Ну чего? Свитер или носки? – спросил он у кого-то за кадром.
— Свитер. – ответили Президенту. – Носки – на двадцать третье февраля.
— А дезодорант? – спросил встревоженно Президент.
— Мотор. – ответили Президенту.
— Дорогие, сограждане. – пуще прежнего засиял Президент. – Свитер!
— Офигеть. – удивились сограждане. – Каждому?
— Нуачо. – пожал плечами Президент. – Хоть какая-то компенсация. С оленем, правда.
— Вау! – сказали хипстеры.
— Ох, йо! – отозвались остальные.
— Не перебивайте меня. – поморщился Президент. – Пока вы все там за столами – я тут под елкой. А тут , между прочим, холодно.
— А свитер? – удивились сограждане.
— Великоват. – пожаловался Президент. – Казалось бы эска, а все равно.
— Еще бы. – грохнули со смеху сограждане.
— Полноте вам. – по-доброму усмехнулся Президент. – Поднимая этот бокал шампанского, хотел бы сказать... Прошедший год был знаковым, поворотным, выдающимся, историческим и таким же как все остальные. Только хуже. Или лучше. И пусть все даже было как-то так... Тернистый путь по граблям не пройден до конца, чаша не испита, крест не донесен, не все лбы разбиты в молитве, не все ошибки совершены...
— Вяжи с этим. – помрачнели сограждане.
— Не, не. Это важно. – заупрямился президент. – Не все еще хорошо и даже почти все нехорошо, но все-таки.
Запищал телефон.
— Простите. – сказал Президент, доставая телефон. – Срочное это. Ага... Ишь ты... Сограждане, как по-вашему, как лучше будет –« С новогодним угощеньем, с новогодним настроеньем» или «С новогодним торжеством и счастливым Рождеством»? А?
— Лучше свитер! – взвыли сограждане.
— Свитер — так свитер. – согласился Президент. – Дорогой друг! С новым свитером! Не со скутером, проклятая железяка! С новым свитером!
Как у всякого пишущего человека, лицо его было скорбным.
— Ненавижу тачфоны. – вздохнул Президент дописав смс. – Ну о чем мы там с вами... А да! И все-таки... Или нет, нет... Даже несмотря... Или опять не так... С позиций оптимизма! Или нет... Как лучше-то, граждане?
— Лучше свитер! – подсказали сограждане. – Понятнее хоть. И заканчивай уже. Греется же.
— Это у вас греется. – хихикнул Президент. – У меня тут охлаждается все. В общем, подводя итоги года, хочется сказать... Главный же итог. Как бы это выразится? А да. Год прошел. Вот вам главный итог. Все живы, все за столом, на столе есть пока. Чего вам еще-то?
— А свитер? – возмутились сограждане.
— И свитер! – твердо сказал Президент.
— Ураа! – закричали сограждане.
— Тьфу. Чуть не забыл же. – сказал Президент. – С Новым Годом вас. Пусть все будет лучше, проще, удобнее, в носке не жмет, палец не давит, пятку не трет, из постели не гонит в нужный момент, не приглашает в неподходящий, кивает, улыбается, денег в долг дает, шкаф перенести поможет, подвезет просто так, обнимет, погладит, воротничок накрахмалит. Ну вот вроде и все. А нет. И свитер. И это. Аккуратнее там все. И денег, конечно. Ну, здоровья всем, понятное дело. И самое важное...
Президент сделал паузу.
— Ну? – не выдержали сограждане.
— Пусть газ в зажигалке заканчивается не так внезапно. – выдал Президент.
— Смотри-ка. – удивились сограждане. – В этот раз действительно о важном.
© Сергей Узун. С Нас Тупающим
Сейчас читают
Курилка (часть 7)
110913
1000
ГОООООООООООООООООООЛ (часть 7)
196158
1000
Поиграем в Ассоциации?
161464
811
Ночной перрон на станции уездной,
Пустой вагон висит над черной бездной,
И белый снег за окнами кружит.
И крутится без аккомпанемента
Пустых воспоминаний кинолента -
Лишь ложечка в стакане дребезжит.
За остановку, Господи, спасибо.
Не встретились с Тобою, а могли бы,
Ты заходил, а я ушла курить
В промозглый тамбур, с поводом отвлечься.
Еще нам будет время пересечься,
Лицом к лицу всерьез поговорить.
Благодарю за неизбежность срока,
За глубину всевидящего ока.
И за возможность повторять слова.
За эту точку данного пространства,
Где мастерство – не признак постоянства,
Но постоянство – признак мастерства.
За то, что на заснеженном перроне
Сижу, в Тобой отцепленном вагоне,
А думаю, что все еще в пути.
За то, что днем и ночью, ежечасно
Следишь за мной, спокойно и бесстрастно,
А мог бы отвернуться и уйти.
4 декабря 2011
© Яна Симон. Статика
Пустой вагон висит над черной бездной,
И белый снег за окнами кружит.
И крутится без аккомпанемента
Пустых воспоминаний кинолента -
Лишь ложечка в стакане дребезжит.
За остановку, Господи, спасибо.
Не встретились с Тобою, а могли бы,
Ты заходил, а я ушла курить
В промозглый тамбур, с поводом отвлечься.
Еще нам будет время пересечься,
Лицом к лицу всерьез поговорить.
Благодарю за неизбежность срока,
За глубину всевидящего ока.
И за возможность повторять слова.
За эту точку данного пространства,
Где мастерство – не признак постоянства,
Но постоянство – признак мастерства.
За то, что на заснеженном перроне
Сижу, в Тобой отцепленном вагоне,
А думаю, что все еще в пути.
За то, что днем и ночью, ежечасно
Следишь за мной, спокойно и бесстрастно,
А мог бы отвернуться и уйти.
4 декабря 2011
© Яна Симон. Статика
Я, побывавший там, где вы не бывали,
я, повидавший то, чего вы не видали,
я, уже т а м стоявший одной ногою,
я говорю вам - жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна -
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Вот оглянусь назад - далека дорога.
Вот погляжу вперед - впереди немного.
Что же там позади? Города и страны.
Женщины были - Жанны, Марии, Анны.
Дружба была и верность. Вражда и злоба.
Комья земли стучали о крышку гроба.
Старец Харон над темною той рекою
ласково так помахивал мне рукою -
дескать, иди сюда, ничего не бойся, .
вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем.
Как я цеплялся жадно за каждый кустик!
Как я ногтями в землю впивался эту!
Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!
Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!
Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
Штопаный, перештопанный, мятый, битый,
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю, прекрасна и бесподобна,
как там ни своевольна и ни строптива -
ибо, к тому же, знаю весьма подробно,
что собой представляет альтернатива...
Робкая речь ручья. Перезвон капели.
Мартовской брагой дышат речные броды.
Лопнула почка. Птицы в лесу запели.
Вечный и мудрый круговорот природы.
Небо багрово-красно перед восходом.
Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.
Здравствуй, мой друг воробушек,
с Новым годом!
Холодно, братец, а все равно - прекрасно!
© Юрий Левитанский. Послание юным друзьям
я, повидавший то, чего вы не видали,
я, уже т а м стоявший одной ногою,
я говорю вам - жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна -
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Вот оглянусь назад - далека дорога.
Вот погляжу вперед - впереди немного.
Что же там позади? Города и страны.
Женщины были - Жанны, Марии, Анны.
Дружба была и верность. Вражда и злоба.
Комья земли стучали о крышку гроба.
Старец Харон над темною той рекою
ласково так помахивал мне рукою -
дескать, иди сюда, ничего не бойся, .
вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем.
Как я цеплялся жадно за каждый кустик!
Как я ногтями в землю впивался эту!
Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!
Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!
Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
Штопаный, перештопанный, мятый, битый,
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю, прекрасна и бесподобна,
как там ни своевольна и ни строптива -
ибо, к тому же, знаю весьма подробно,
что собой представляет альтернатива...
Робкая речь ручья. Перезвон капели.
Мартовской брагой дышат речные броды.
Лопнула почка. Птицы в лесу запели.
Вечный и мудрый круговорот природы.
Небо багрово-красно перед восходом.
Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.
Здравствуй, мой друг воробушек,
с Новым годом!
Холодно, братец, а все равно - прекрасно!
© Юрий Левитанский. Послание юным друзьям
Все непреложней с годами, все чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться -
и все решительней крепнет во мне убежденье -
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам - послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере -
ибо я помню,
что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам - не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется -
ибо я помню,
что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам - не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину -
ибо я помню,
что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я говорю вам - я в этом могу поручиться,
я говорю вам - ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю все, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
Я и себе говорю - ничего не печалься
Я и себя утешаю - не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю -
ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе - будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки -
да ведь и это всего до страницы такой-то.
© Юрий Левитанский. Попытка утешенья
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться -
и все решительней крепнет во мне убежденье -
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам - послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере -
ибо я помню,
что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам - не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется -
ибо я помню,
что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам - не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину -
ибо я помню,
что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я говорю вам - я в этом могу поручиться,
я говорю вам - ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю все, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
Я и себе говорю - ничего не печалься
Я и себя утешаю - не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю -
ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе - будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки -
да ведь и это всего до страницы такой-то.
© Юрий Левитанский. Попытка утешенья
в каждом из нас, беспомощном, мягком существе, близкий может проделать дыру, вольно или невольно.
и делается это спокон веков только двумя способами: либо наш близкий уходит внезапно и необъяснимо, оставляя нас в пустоте, либо долго и размеренно бьет по одному и тому же месту, пока мы не приходим к мысли, что иначе просто не может быть.
и я хочу сказать.
жить с дырой от близкого человека почти невыносимо. она постоянно болит, она постоянно застит весь цвет и всю радость мира, она всегда голодна.
и тогда любого, кто подходит к нам, неисцелимым, клейменым нашими близкими, мы прикладываем к этой ране, как подорожник, мы запихиваем его в эту дыру, восполняя живым человеком недостачу плоти и тепла. мы плачем и требуем - будь нам тем, кто оставил дыру, заступи на его место, потому что незанятое, - оно болит.
но ведь и занятое оно болит, вот в чем дело. никто не в силах подменить собой того, кто продырявил, заткнутая дыра не зарастает, мы ведь и цели себе такой не ставим - зарастить, только заткнуть. а там ведь нервных окончаний побольше, чем в паху, начнешь теребить - попробуй остановись. и уже ужом вьешься, уже бьешься головой о стену, а кончить не можешь, никак не можешь кончить, не можешь год, не можешь два, не можешь полжизни.
то, что от этого появляются на свет всякие прекрасные (или отвратительные) вещи, никак не меняет общей картины, да и не фокус, от каждого соития бывают дети, а от этого - в особенности.
в зависимости от родителей, дети прекрасны или уродливы, скоротечны или бессмертны, но они, порождение дыры, ее не наследуют. а что родители? а родителей пожирает дыра.
я хочу сказать:
я люблю того, кто оставил во мне дыру, люблю всем сердцем, я хочу от него ответной любви, но не получаю ее, потому что нет со мной именно этого близкого, и не будет, пока я в этом здесь и сейчас.
но я хочу этой любви от него. многократные мои попытки получить ее же от кого-то другого заканчивались крахом, - и будут заканчиваться крахом во веки веков.
потому что прокрустово ложе не бывает впору никому, даже самому прокрусту. это старая, как мир, игра - превратить неутоленную любовь в орудие пытки, но неужели же моя - да чья угодно, - любовь не годится ни на что другое? неужели я сам не гожусь ни на что больше, как быть одной отверстой голодной пастью?
и неужели все мои близкие годны только как пища для нее, той самой первой дыры, неужели их единственное назначение - распяливать ее все шире и шире.
каждого вновьприбывшего рассматривать только с одной точки зрения - заменишь ты мне того единственного, которого не заменить никем и ничем не застить, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
каждый раз смотреть на себя самого как на пресловутую китайскую принцессу, да еще и топать ногами - да, именно так, да, я изнываю от любовной тоски, только сунься ко мне - уйдешь кастратом, ну, давай же скорее, мне неймется, моя рана неисцелима, а ты - лекарство мое, только ты и никто больше, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
а куст базилика в горшке с головой мертвого возлюбленного цветет все пышнее, все больше и больше мотыльков слетаются на него, - чтобы обнаружить вместо базилика росянку, да поздно.
моя рана неисцелима, как была, так и осталась. но место это мне свято, а значит - не пусто. эта дверь - только на одного, для остальных близких у меня есть другие двери. никто никого никогда не заменит. но, кажется, я достаточно вырос, чтобы не пытаться завести себе кошек, чтобы из них сделать обезьян, чтобы из них сделать медведей, чтобы из них сделать друзей, чтобы из друзей сделать новые дыры на месте старых.
© Александр Шуйский (Стрейнджер). О неисцелимом.
и делается это спокон веков только двумя способами: либо наш близкий уходит внезапно и необъяснимо, оставляя нас в пустоте, либо долго и размеренно бьет по одному и тому же месту, пока мы не приходим к мысли, что иначе просто не может быть.
и я хочу сказать.
жить с дырой от близкого человека почти невыносимо. она постоянно болит, она постоянно застит весь цвет и всю радость мира, она всегда голодна.
и тогда любого, кто подходит к нам, неисцелимым, клейменым нашими близкими, мы прикладываем к этой ране, как подорожник, мы запихиваем его в эту дыру, восполняя живым человеком недостачу плоти и тепла. мы плачем и требуем - будь нам тем, кто оставил дыру, заступи на его место, потому что незанятое, - оно болит.
но ведь и занятое оно болит, вот в чем дело. никто не в силах подменить собой того, кто продырявил, заткнутая дыра не зарастает, мы ведь и цели себе такой не ставим - зарастить, только заткнуть. а там ведь нервных окончаний побольше, чем в паху, начнешь теребить - попробуй остановись. и уже ужом вьешься, уже бьешься головой о стену, а кончить не можешь, никак не можешь кончить, не можешь год, не можешь два, не можешь полжизни.
то, что от этого появляются на свет всякие прекрасные (или отвратительные) вещи, никак не меняет общей картины, да и не фокус, от каждого соития бывают дети, а от этого - в особенности.
в зависимости от родителей, дети прекрасны или уродливы, скоротечны или бессмертны, но они, порождение дыры, ее не наследуют. а что родители? а родителей пожирает дыра.
я хочу сказать:
я люблю того, кто оставил во мне дыру, люблю всем сердцем, я хочу от него ответной любви, но не получаю ее, потому что нет со мной именно этого близкого, и не будет, пока я в этом здесь и сейчас.
но я хочу этой любви от него. многократные мои попытки получить ее же от кого-то другого заканчивались крахом, - и будут заканчиваться крахом во веки веков.
потому что прокрустово ложе не бывает впору никому, даже самому прокрусту. это старая, как мир, игра - превратить неутоленную любовь в орудие пытки, но неужели же моя - да чья угодно, - любовь не годится ни на что другое? неужели я сам не гожусь ни на что больше, как быть одной отверстой голодной пастью?
и неужели все мои близкие годны только как пища для нее, той самой первой дыры, неужели их единственное назначение - распяливать ее все шире и шире.
каждого вновьприбывшего рассматривать только с одной точки зрения - заменишь ты мне того единственного, которого не заменить никем и ничем не застить, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
каждый раз смотреть на себя самого как на пресловутую китайскую принцессу, да еще и топать ногами - да, именно так, да, я изнываю от любовной тоски, только сунься ко мне - уйдешь кастратом, ну, давай же скорее, мне неймется, моя рана неисцелима, а ты - лекарство мое, только ты и никто больше, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
а куст базилика в горшке с головой мертвого возлюбленного цветет все пышнее, все больше и больше мотыльков слетаются на него, - чтобы обнаружить вместо базилика росянку, да поздно.
моя рана неисцелима, как была, так и осталась. но место это мне свято, а значит - не пусто. эта дверь - только на одного, для остальных близких у меня есть другие двери. никто никого никогда не заменит. но, кажется, я достаточно вырос, чтобы не пытаться завести себе кошек, чтобы из них сделать обезьян, чтобы из них сделать медведей, чтобы из них сделать друзей, чтобы из друзей сделать новые дыры на месте старых.
© Александр Шуйский (Стрейнджер). О неисцелимом.
Через наш город, разделяя его ровно пополам, текла бурная, рыжая от жёлтой глины река. Детям плавать в реке было строго запрещено – она была очень быстрой, пенной, вся в рытвинах глубоких водоворотов. Но мы с братом были очень упрямыми детьми, любой запрет воспринимали как инструкцию к действию. Поэтому каждый день убегали поплавать. Правда, уходили подальше от города, дабы не попадаться на глаза взрослым. А чтобы они не вычислили, что мы нарушаем их запрет, плавали голышом.
-Почему?
-Когда плаваешь голышом, загораешь полностью, и предательских следов от белья на теле не остаётся.
Однажды, пока мы ныряли в реку с высокого берега, кто-то украл нашу одежду. Сначала мы поплакали, потом пробрались на свалку, нашли какие-то полиэтиленовые пакеты. Обмотались ими, закололи деревянными прутиками на бёдрах и потопали домой. Идём и плачем, знаем, что таки да, влетит.
Полиэтиленовые пакеты держались на честном слове, и через какое-то время благополучно отвалились.
На окраине нашего города стояла чёрная часовня. Я нигде больше не видел таких часовен – тёмная, с узкими окнами-бойницами, вытянутая вверх серебристым шпилевидным куполом. Купол смахивал на минарет, крест на нём был невесомый, тонкий, даже с небольшого расстояния невидимый, и распознать в такой постройке христианский храм было практически невозможно. Поговаривали, что когда-то здесь жили кармелитки. А потом они куда-то ушли. В годы моего детства в часовне проводила свои молебны малочисленная католическая община, оставшаяся в городе после ухода французов. Мы иногда прибегали туда и, завороженные сладким запахом ладана и отблеском свечей, подолгу сидели на узких скамейках, разглядывая огромное, тяжёлое, скорбное распятие.
Иногда, впрочем, крайне редко, у входа в часовню оставляли новорожденных детей. Обязательно вкладывали в пелёнки записки – мусульманский ребёнок или христианский. Почему мусульманских детей подкидывали к христианскому храму – я не знаю, ведь в городе была большая мечеть. Вот в эту мечеть монахи и относили мусульманских новорожденных. Там над ними читали специальную молитву, а потом подыскивали им приёмные семьи. Христианских детей монахи обязательно крестили. И тоже устраивали в приёмные семьи – к своим. Редко кого из детей отдавали в приюты – почти всех усыновляли. Наши берберские соседи, хотя у самих было три ребёнка, забрали двоих – мальчика и девочку. И я тебе клянусь – любили усыновлённых не меньше, чем родных.
Но я отвлёкся.
Чем ближе город, тем медленнее мы шли. Скоро засеребрился в летнем мареве знакомый шпилевидный купол. Мы дошли до часовни, встали на её пороге и пустились в безутешный плач. Представь себе картину – два балбеса, пяти и семи лет, грязные, обгоревшие на солнце, с жалкими голыми пиписьками, стоят на входе в часовню и ревут в три ручья. Через пять минут вокруг нас собрался весь приход. Чем больше становилось людей, тем горше мы рыдали.
-Неужели их подбросили?- заголосила какая-то женщина в большой белой панаме.
Народ мигом подхватил – подкидыши, подкидыши.
-Чьи вы дети?- вышел к нам монах.
Брат при виде монаха собрался, плакать перестал. Сложил руки ковшиком, прикрыл своё мальчуковое достоинство.
-Мы уже ничьи дети, мы подкидыши!- выпалил.
Я почему-то словам брата безоговорочно поверил и сорвался в рёв. А брат, перекрикивая меня, рассказывал дальше, как нас бросили мама и папа, а старший брат подавно бросил.
-И даже одежду у нас забрали, говорят – идите куда хотите, а мы вашу одежду продадим и купим себе Мобилет.
-Что купят?- опешил монах.
-Мобилет!
Мобилет – мотоцикл. В автопарке нашего города имелся только один Мобилет, и принадлежал он косому Хакиму по кличке Тбуз. Это был насквозь ржавый, времён Шарля де Голля мотоцикл Пежо. Но все его упорно называли Мобилет. Тбуз чинил его молотком и сваркой – тут приварит, там приколотит. Глушитель у мотоцикла давно уже отвалился, и если мы слышали его протяжный вой, то знали, что у нас есть ещё полчаса, чтобы доделать свои дела. Потому что только спустя полчаса за оглушительным рёвом из-за поворота выскакивал мотоцикл Тбуза, и вся ребятня нашей улицы стремглав летела за отчаянно ревущим и чадящим монстром. Кстати, заправляли Мобилет смесью масла и бензина. Заправщик на глаз заливал в канистру масло, доливал бензина, несколько секунд эту канистру тряс, а потом заправлял адской смесью Мобилет. И по тому, как Мобилет чадил и отплёвывался, становилось понятно, что заправщик и в этот раз промахнулся с правильными пропорциями.
Услышав про Мобилет, толпа задохнулась от возмущения:
-Что за бессовестные люди, отказались от детей, чтобы сэкономить на Мобилет!
-А фамилия у вас какая?- спросил монах.
-Мы её не помним!- зарыдал брат.- От голода забыли!
У монаха сделалось такое лицо, что стало ясно – сейчас он снимет свою рясу, натянет на грудь патронташ из осиновых кольев и пойдёт убивать моих родителей.
К счастью, мимо проходила наша тётка. Подошла узнать, что случилось, и в раскалённой праведным гневом толпе узрела заплаканных сыновей своей младшей сестры.
-Что вы здесь делаете?- встала руки в боки она. Толпа сбавила обороты. По слухам, в нашем роду несколько столетий назад водились настоящие сефарды, поэтому в гневе женщины нашей семьи были не просто страшны, а чрезвычайно страшны. И даже смертельно опасны. Видимо, пошил в предков-пиратов.
-Что они здесь делают?- дыхнула огнём на монаха тётка.
Толпа притихла.
-Это ваши дети?- спросил оробевший монах.
-Это дети моей сестры. И я вас ещё раз спрашиваю, что они здесь делают. Голые!
-Но они подкидыши!- заволновалась толпа.
-Подкидыши?- вылупилась наша тётка.- Эти?!- и вперила свой длинный блестящий ноготь мне в лицо.
-Эти,- пискнул я.
А далее было вот что. Тётя схватила нас за шкирки и поволокла домой. Мы плелись по городу, голые, несчастные, в бахроме из соплей, и исходили потоками слёз. За нами, держась на безопасном расстоянии, шла толпа. По дороге она разрасталась новыми деталями – зеваками, нищими, странствующими дервишами, гимназистками, ослами, торговцами водой и мулами. Возле рыночной площади нам навстречу выскочила мама – кто-то из соседей донёс, что Анка ведёт домой её голых сыновей, а за ней идёт весь город – выяснять, как это она посмела продать детей сестры в рабство Тбузу в обмен на его Мобилет.
Здесь муж всегда делает глубокомысленную паузу.
-Наказали?- каждый раз выдыхаю я.
-А то! Притом наказывали нас не мама с папой, а старший брат. Он отводил нас в баню, сначала охаживал ремнём, потом купал, а потом каждому выдавал по сантиму. Знаешь сколько всего можно было купить на сантим в шестьдесят девятом году? Целый круассан, вазочку ванильного крема и стакан фанты. Или хрустящий багет и большую тарелку жареных в масле сардин с капелькой жгучей аджики и вялеными маслинами. Или…
-Больно бил?- перебиваю я.
-Больно. Он бил, а я плакал и прикидывал в уме, на что этот сантим потрачу.
***
Мой муж родился за границей. Брат, с которым он плавал в реке, вырос в большого умницу, красавца, талантливого писателя и художника.
Потом он ушёл в политику, в глухую оппозицию. Кончилось всё очень печально – в возрасте 27 лет брат погиб при невыясненных обстоятельствах. За три года до этого, тоже при невыясненных обстоятельствах, погиб их отец – махровый оппозиционер, социалист. Гибель отца и брата выжгла в душе моего мужа дыру размером во Вселенную. Говорит он о них крайне редко, если вспоминает, то только смешное, из далёкого детства.
Он с большой грустью об этом смешном вспоминает.
Даже когда про стоянку ослов на Фиалковой улице рассказывает – было в их городе специальное место, где люди оставляли ослов, платили сторожу и уходили по своим делам. А потом возвращались и забирали их.
-А откуда сторож знал, своего осла забирает человек или не своего?- спрашиваю я.
-По выражению морды вычислял,- отвечает муж, и я до сих пор не знаю, шутит он или нет.
© Наринэ Абгарян. Муж рассказывает.
-Почему?
-Когда плаваешь голышом, загораешь полностью, и предательских следов от белья на теле не остаётся.
Однажды, пока мы ныряли в реку с высокого берега, кто-то украл нашу одежду. Сначала мы поплакали, потом пробрались на свалку, нашли какие-то полиэтиленовые пакеты. Обмотались ими, закололи деревянными прутиками на бёдрах и потопали домой. Идём и плачем, знаем, что таки да, влетит.
Полиэтиленовые пакеты держались на честном слове, и через какое-то время благополучно отвалились.
На окраине нашего города стояла чёрная часовня. Я нигде больше не видел таких часовен – тёмная, с узкими окнами-бойницами, вытянутая вверх серебристым шпилевидным куполом. Купол смахивал на минарет, крест на нём был невесомый, тонкий, даже с небольшого расстояния невидимый, и распознать в такой постройке христианский храм было практически невозможно. Поговаривали, что когда-то здесь жили кармелитки. А потом они куда-то ушли. В годы моего детства в часовне проводила свои молебны малочисленная католическая община, оставшаяся в городе после ухода французов. Мы иногда прибегали туда и, завороженные сладким запахом ладана и отблеском свечей, подолгу сидели на узких скамейках, разглядывая огромное, тяжёлое, скорбное распятие.
Иногда, впрочем, крайне редко, у входа в часовню оставляли новорожденных детей. Обязательно вкладывали в пелёнки записки – мусульманский ребёнок или христианский. Почему мусульманских детей подкидывали к христианскому храму – я не знаю, ведь в городе была большая мечеть. Вот в эту мечеть монахи и относили мусульманских новорожденных. Там над ними читали специальную молитву, а потом подыскивали им приёмные семьи. Христианских детей монахи обязательно крестили. И тоже устраивали в приёмные семьи – к своим. Редко кого из детей отдавали в приюты – почти всех усыновляли. Наши берберские соседи, хотя у самих было три ребёнка, забрали двоих – мальчика и девочку. И я тебе клянусь – любили усыновлённых не меньше, чем родных.
Но я отвлёкся.
Чем ближе город, тем медленнее мы шли. Скоро засеребрился в летнем мареве знакомый шпилевидный купол. Мы дошли до часовни, встали на её пороге и пустились в безутешный плач. Представь себе картину – два балбеса, пяти и семи лет, грязные, обгоревшие на солнце, с жалкими голыми пиписьками, стоят на входе в часовню и ревут в три ручья. Через пять минут вокруг нас собрался весь приход. Чем больше становилось людей, тем горше мы рыдали.
-Неужели их подбросили?- заголосила какая-то женщина в большой белой панаме.
Народ мигом подхватил – подкидыши, подкидыши.
-Чьи вы дети?- вышел к нам монах.
Брат при виде монаха собрался, плакать перестал. Сложил руки ковшиком, прикрыл своё мальчуковое достоинство.
-Мы уже ничьи дети, мы подкидыши!- выпалил.
Я почему-то словам брата безоговорочно поверил и сорвался в рёв. А брат, перекрикивая меня, рассказывал дальше, как нас бросили мама и папа, а старший брат подавно бросил.
-И даже одежду у нас забрали, говорят – идите куда хотите, а мы вашу одежду продадим и купим себе Мобилет.
-Что купят?- опешил монах.
-Мобилет!
Мобилет – мотоцикл. В автопарке нашего города имелся только один Мобилет, и принадлежал он косому Хакиму по кличке Тбуз. Это был насквозь ржавый, времён Шарля де Голля мотоцикл Пежо. Но все его упорно называли Мобилет. Тбуз чинил его молотком и сваркой – тут приварит, там приколотит. Глушитель у мотоцикла давно уже отвалился, и если мы слышали его протяжный вой, то знали, что у нас есть ещё полчаса, чтобы доделать свои дела. Потому что только спустя полчаса за оглушительным рёвом из-за поворота выскакивал мотоцикл Тбуза, и вся ребятня нашей улицы стремглав летела за отчаянно ревущим и чадящим монстром. Кстати, заправляли Мобилет смесью масла и бензина. Заправщик на глаз заливал в канистру масло, доливал бензина, несколько секунд эту канистру тряс, а потом заправлял адской смесью Мобилет. И по тому, как Мобилет чадил и отплёвывался, становилось понятно, что заправщик и в этот раз промахнулся с правильными пропорциями.
Услышав про Мобилет, толпа задохнулась от возмущения:
-Что за бессовестные люди, отказались от детей, чтобы сэкономить на Мобилет!
-А фамилия у вас какая?- спросил монах.
-Мы её не помним!- зарыдал брат.- От голода забыли!
У монаха сделалось такое лицо, что стало ясно – сейчас он снимет свою рясу, натянет на грудь патронташ из осиновых кольев и пойдёт убивать моих родителей.
К счастью, мимо проходила наша тётка. Подошла узнать, что случилось, и в раскалённой праведным гневом толпе узрела заплаканных сыновей своей младшей сестры.
-Что вы здесь делаете?- встала руки в боки она. Толпа сбавила обороты. По слухам, в нашем роду несколько столетий назад водились настоящие сефарды, поэтому в гневе женщины нашей семьи были не просто страшны, а чрезвычайно страшны. И даже смертельно опасны. Видимо, пошил в предков-пиратов.
-Что они здесь делают?- дыхнула огнём на монаха тётка.
Толпа притихла.
-Это ваши дети?- спросил оробевший монах.
-Это дети моей сестры. И я вас ещё раз спрашиваю, что они здесь делают. Голые!
-Но они подкидыши!- заволновалась толпа.
-Подкидыши?- вылупилась наша тётка.- Эти?!- и вперила свой длинный блестящий ноготь мне в лицо.
-Эти,- пискнул я.
А далее было вот что. Тётя схватила нас за шкирки и поволокла домой. Мы плелись по городу, голые, несчастные, в бахроме из соплей, и исходили потоками слёз. За нами, держась на безопасном расстоянии, шла толпа. По дороге она разрасталась новыми деталями – зеваками, нищими, странствующими дервишами, гимназистками, ослами, торговцами водой и мулами. Возле рыночной площади нам навстречу выскочила мама – кто-то из соседей донёс, что Анка ведёт домой её голых сыновей, а за ней идёт весь город – выяснять, как это она посмела продать детей сестры в рабство Тбузу в обмен на его Мобилет.
Здесь муж всегда делает глубокомысленную паузу.
-Наказали?- каждый раз выдыхаю я.
-А то! Притом наказывали нас не мама с папой, а старший брат. Он отводил нас в баню, сначала охаживал ремнём, потом купал, а потом каждому выдавал по сантиму. Знаешь сколько всего можно было купить на сантим в шестьдесят девятом году? Целый круассан, вазочку ванильного крема и стакан фанты. Или хрустящий багет и большую тарелку жареных в масле сардин с капелькой жгучей аджики и вялеными маслинами. Или…
-Больно бил?- перебиваю я.
-Больно. Он бил, а я плакал и прикидывал в уме, на что этот сантим потрачу.
***
Мой муж родился за границей. Брат, с которым он плавал в реке, вырос в большого умницу, красавца, талантливого писателя и художника.
Потом он ушёл в политику, в глухую оппозицию. Кончилось всё очень печально – в возрасте 27 лет брат погиб при невыясненных обстоятельствах. За три года до этого, тоже при невыясненных обстоятельствах, погиб их отец – махровый оппозиционер, социалист. Гибель отца и брата выжгла в душе моего мужа дыру размером во Вселенную. Говорит он о них крайне редко, если вспоминает, то только смешное, из далёкого детства.
Он с большой грустью об этом смешном вспоминает.
Даже когда про стоянку ослов на Фиалковой улице рассказывает – было в их городе специальное место, где люди оставляли ослов, платили сторожу и уходили по своим делам. А потом возвращались и забирали их.
-А откуда сторож знал, своего осла забирает человек или не своего?- спрашиваю я.
-По выражению морды вычислял,- отвечает муж, и я до сих пор не знаю, шутит он или нет.
© Наринэ Абгарян. Муж рассказывает.
- Древнейший человек, как установлено, жил в полиомиелите. (Хотел сказать: в палеолите)
- С самого начала люди жили в стадах и кочевали.
- Первый человек был питекантроп.
- Отметим следующие важнейшие черты. Во-первых, он был позвоночным животным. Или - беспозвоночным. Или - пресмыкающимся. (Версии одного автора - последовательно).
- У неандертальцев ещё был подбородочный выступ. Потом он исчез. У человека же верхнего палеолита уже исчезают глазные впадины, что демонстрирует появление человека современного вида, называемого как-то на букву «X».
- Человек в Ашёле не был даже неандертальцем, что подтверждается находкой знаменитой нюфгербюргской челюсти, имевшей объём мозга до 1200 см.
- Известный Л. Лики открыл в Африке 25 особей. Это были преимущественно черепные крышки.
- С основной территории Европы ледник отступал со скоростью 160 км/час.
- До изобретения стрел люди охотились на мелких животных - мамонтов и т.д., - хотя, согласно другой версии, мамонт, скорее, был похож на корову, а для охоты на него применялся остроконечник.
- Имеются данные и о рыболовстве на таёжного зверя: об этом свидетельствуют найденные каменные рыбы, которые были подсадными утками.
- Мужчины из тайных союзов нападали на женские половые селения по ночам, каждый отыскивал свою супругу и принимался за дело. Какое именно дело? Дело утверждения патриархата, причём дело кончалось иногда смертельным исходом.
- Попавши в огонь, человек убедился в преимуществе глиняной посуды.
- Для духовной культуры неолита показательны найденные в больших количествах глиняные статуэтки - символ материнства. Эти глиняные статуэтки, возможно, были беременны.
- В период бронзы развивалось скотоводство - разводили уток. А, например, трипольцы производили коров.
- Интересны способы добычи цветного металла, например меди: гору обливали водой, а затем она при помощи естественных условий отваливалась. После этого металл доводился до жидкого вида. Он шёл на изготовление различных орудий. Например, проушных топоров, то есть топоров, которые имеют уши, или мечей колючего действия. Или стрел-громил, а также молотков для добивания трупов.
- В Мариупольском могильнике были найдены палки от набалдахина с набалдашниками, то есть набалдашники, надетые на голову покойника.
- Среди прочих изделий явно античного изготовления была найдена ваза с изображением скифов, третий из которых завязывает раненому товарищу место.
- Несмотря на то, что римские мечи предназначались для прокола, в конце концов на развалинах рухнувшей римской империи образовались романские языки.
- Нередки находки мастерских: в одной избе сапожника были найдены его остатки - кожа и шерсть.
- Не забудем также знаменитые русские шлемы до колен. Один из них, принадлежавший Ярославу Всеволодовичу, нашла крестьянка, искавшая под кустом корову.
- В XIII веке каждый советский человек умел писать на бересте.
© Из ответов студентов МГУ по курсу «Основы археологии»
- С самого начала люди жили в стадах и кочевали.
- Первый человек был питекантроп.
- Отметим следующие важнейшие черты. Во-первых, он был позвоночным животным. Или - беспозвоночным. Или - пресмыкающимся. (Версии одного автора - последовательно).
- У неандертальцев ещё был подбородочный выступ. Потом он исчез. У человека же верхнего палеолита уже исчезают глазные впадины, что демонстрирует появление человека современного вида, называемого как-то на букву «X».
- Человек в Ашёле не был даже неандертальцем, что подтверждается находкой знаменитой нюфгербюргской челюсти, имевшей объём мозга до 1200 см.
- Известный Л. Лики открыл в Африке 25 особей. Это были преимущественно черепные крышки.
- С основной территории Европы ледник отступал со скоростью 160 км/час.
- До изобретения стрел люди охотились на мелких животных - мамонтов и т.д., - хотя, согласно другой версии, мамонт, скорее, был похож на корову, а для охоты на него применялся остроконечник.
- Имеются данные и о рыболовстве на таёжного зверя: об этом свидетельствуют найденные каменные рыбы, которые были подсадными утками.
- Мужчины из тайных союзов нападали на женские половые селения по ночам, каждый отыскивал свою супругу и принимался за дело. Какое именно дело? Дело утверждения патриархата, причём дело кончалось иногда смертельным исходом.
- Попавши в огонь, человек убедился в преимуществе глиняной посуды.
- Для духовной культуры неолита показательны найденные в больших количествах глиняные статуэтки - символ материнства. Эти глиняные статуэтки, возможно, были беременны.
- В период бронзы развивалось скотоводство - разводили уток. А, например, трипольцы производили коров.
- Интересны способы добычи цветного металла, например меди: гору обливали водой, а затем она при помощи естественных условий отваливалась. После этого металл доводился до жидкого вида. Он шёл на изготовление различных орудий. Например, проушных топоров, то есть топоров, которые имеют уши, или мечей колючего действия. Или стрел-громил, а также молотков для добивания трупов.
- В Мариупольском могильнике были найдены палки от набалдахина с набалдашниками, то есть набалдашники, надетые на голову покойника.
- Среди прочих изделий явно античного изготовления была найдена ваза с изображением скифов, третий из которых завязывает раненому товарищу место.
- Несмотря на то, что римские мечи предназначались для прокола, в конце концов на развалинах рухнувшей римской империи образовались романские языки.
- Нередки находки мастерских: в одной избе сапожника были найдены его остатки - кожа и шерсть.
- Не забудем также знаменитые русские шлемы до колен. Один из них, принадлежавший Ярославу Всеволодовичу, нашла крестьянка, искавшая под кустом корову.
- В XIII веке каждый советский человек умел писать на бересте.
© Из ответов студентов МГУ по курсу «Основы археологии»
Наши окна ближе к раю,
Чем к проталинам в снегу.
Я сегодня улетаю,
Я здесь больше не могу.
Но пробелом между нами
Эта снежная тетрадь.
Я давлюсь уже словами,
Мне их некому отдать.
Из любого разговора
Можно выпасть под откос.
Я стою у светофора,
Словно он земная ось.
Вот бы швейною иглою
Приколоть тебя ко мне…
Между небом и землёю
снежит, снежит, снежит, сне…
© Елена Касьян
Чем к проталинам в снегу.
Я сегодня улетаю,
Я здесь больше не могу.
Но пробелом между нами
Эта снежная тетрадь.
Я давлюсь уже словами,
Мне их некому отдать.
Из любого разговора
Можно выпасть под откос.
Я стою у светофора,
Словно он земная ось.
Вот бы швейною иглою
Приколоть тебя ко мне…
Между небом и землёю
снежит, снежит, снежит, сне…
© Елена Касьян
Ночью,
в самом начале удивительно теплого месяца,
он обошел всех остальных
и велел собираться.
Кто-то был предупрежден заранее.
Большинство — нет.
Сначала он боялся,
что их выдаст
испуганный недоуменный гомон,
дребезжание пыльных шкафов,
истерический перезвон ножей.
Потом это стало неважно.
Перепуганно причитали длинные старые селедочницы,
плакали ничего не понимающие маленькие рюмки,
утюги столпились в дверях
осоловелым, покорным стадом.
Тарелки метались,
не понимая, как можно бросить
весь этот затхлый скарб, -
потемневшие скатерти,
грязные кухоные полотенца,
священные бабушкины салфетки.
Жирная утятница, воровато озираясь,
быстро заглатывала серебряные ложечки.
Солонка трясла свою пыльныю, захватанную сестру,
истерически повторявшую:
«Она догонит и перебьет нас!
Она догонит и перебьет нас!..»
Он неловко ударил ее
деревянной засаленной ручкой.
Она замолчала.
Когда они, наконец, двинулись вниз по пригорку,
вся околица слышала их,
вся деревня смотрела на них из окон.
Когда они добежали до реки,
топот Федоры уже отзывался дрожью
в его тусклых от застаревшей грязи
медных боках.
Задние ряды проклинали его,
скатывались в канавы, отставали.
Средние плакали, проклинали его, но шли.
Передних не было, -
только он,
на подгибающихся старых ногах,
в молчаливом ужасе
ответственности и сомнений.
Когда они все-таки добежали до реки, -
измученные, треснувшие, надбитые, -
он обернулся и сказал им: «Вот увидите,
мы войдем в воду — и выйдем из нее другими».
Но тут река расступилась.
© Линор Горалик
в самом начале удивительно теплого месяца,
он обошел всех остальных
и велел собираться.
Кто-то был предупрежден заранее.
Большинство — нет.
Сначала он боялся,
что их выдаст
испуганный недоуменный гомон,
дребезжание пыльных шкафов,
истерический перезвон ножей.
Потом это стало неважно.
Перепуганно причитали длинные старые селедочницы,
плакали ничего не понимающие маленькие рюмки,
утюги столпились в дверях
осоловелым, покорным стадом.
Тарелки метались,
не понимая, как можно бросить
весь этот затхлый скарб, -
потемневшие скатерти,
грязные кухоные полотенца,
священные бабушкины салфетки.
Жирная утятница, воровато озираясь,
быстро заглатывала серебряные ложечки.
Солонка трясла свою пыльныю, захватанную сестру,
истерически повторявшую:
«Она догонит и перебьет нас!
Она догонит и перебьет нас!..»
Он неловко ударил ее
деревянной засаленной ручкой.
Она замолчала.
Когда они, наконец, двинулись вниз по пригорку,
вся околица слышала их,
вся деревня смотрела на них из окон.
Когда они добежали до реки,
топот Федоры уже отзывался дрожью
в его тусклых от застаревшей грязи
медных боках.
Задние ряды проклинали его,
скатывались в канавы, отставали.
Средние плакали, проклинали его, но шли.
Передних не было, -
только он,
на подгибающихся старых ногах,
в молчаливом ужасе
ответственности и сомнений.
Когда они все-таки добежали до реки, -
измученные, треснувшие, надбитые, -
он обернулся и сказал им: «Вот увидите,
мы войдем в воду — и выйдем из нее другими».
Но тут река расступилась.
© Линор Горалик
О`к, сказала Ника, объясни, как ты придумываешь свои тексты. Может это чёткий сюжет, и ты заранее знаешь, чем всё закончится? Может это схема, которую ты уже выстроила у себя в голове, и тебе только и остаётся, что довести её до ума?
Нет у меня никаких сюжетов, Ника. Я тыкаюсь слепым несмышлёнышем мордочкой в безмолвие.
Но я знаю, что мне нужно, чтобы выудить из этого безмолвия слова.
Мне нужно, чтобы за окном стоял туман. Если нет тумана – я его нагоняю. Мысленно. Закрываю глаза. Рисую на внутренней стороне век ноябрьский рассвет. Утренний крик петухов. Уходящий клин журавлей. Прилипший к окну тополиный лист – он своё отлюбил, он промолчит и проплачет этот ноябрьский рассвет.
А потом я открываю глаза. И вижу, как низко завесив ватным подолом моё окно, расстилается туман.
Иногда вместе с туманом крадутся шипящие. Шорохом, шёпотом, шелестом, шагом шуршащим.
Иногда, бренча доспехами, приходят звенящие. Завьются, взовьются, знобкими звуками зябко забьются, звоном забытым в душе отзовутся.
Иногда просыпаются осязательные и обонятельные. Они щекочут язык и нёбо, дуют в висок, водят указательным пальцем по изгибу локтя, там, где беззащитно бьётся вена. Оставляют лиловые следы лепестков лалазар на ладонях – лллллл.
Дышат в затылок – осторожно, задерживая на выдохе дыхание.
Ворожат слова.
И обязательно звучит музыка. Nu jazz или lounge.
Музыка – мой проводник в мир слов. И никогда наоборот.
Никогда наоборот.
Вот так и приходят ко мне слова, Ника.
И спасибо тому, кто малой горстью мне их отсыпает. Мне многого не надо. Я со многим не справлюсь. Надорвусь, изольюсь слезами, осипну, оглохну. Уйду вспять. Я себя знаю. Я себя хорошо знаю.
Я уже большая, я могу сказать себе – стоп.
Набери полные лёгкие воздуха. Выдохни. И-уходи-не-оборачиваясь.
Обжигаются только те, кто
И, хотя настоящее моё прекрасно, я часто возвращаюсь к прошлому.
Оно многому учит.
У меня был одноклассник, мальчик Гарик. Очень сложный мальчик, очень трудный. Изводил весь класс, но особенно – меня. Я не могла объяснить его ненависть, я не умела справиться с ней. Мне ничего не оставалось, как тихо ненавидеть его в ответ. На громкую ненависть у меня не было ни сил, ни желания. Я была робкой девочкой. Маминой и папиной дочкой. Татыной внучкой.
Гарику было 22, когда он погиб. Нелепая, ужасная смерть – в его машину на полной скорости въехал грузовик. Всё случилось так быстро, что он не успел осознать, что произошло.
Поговаривали, что его беременную жену мать выставила из дома. Заставила сделать аборт и отправила к родителям.
Через три года он мне приснился. Я укладывала ребёнка и заснула вместе с ним.
-Нарка,- склонился надо мной Гарик,- ты ничего не забыла?
-Нет.
-Просыпайся. Ты что-то забыла,- и он пребольно толкнул меня в плечо.
Я проснулась. В квартире тяжело пахло газом. Я ринулась на кухню. На плите стоял перекипевший-перелившийся через край чайник.
Спустя два года моя однокурсница угорела с маленьким сыном насмерть.
В плечо её никто не толкнул.
© Наринэ Абгарян
Нет у меня никаких сюжетов, Ника. Я тыкаюсь слепым несмышлёнышем мордочкой в безмолвие.
Но я знаю, что мне нужно, чтобы выудить из этого безмолвия слова.
Мне нужно, чтобы за окном стоял туман. Если нет тумана – я его нагоняю. Мысленно. Закрываю глаза. Рисую на внутренней стороне век ноябрьский рассвет. Утренний крик петухов. Уходящий клин журавлей. Прилипший к окну тополиный лист – он своё отлюбил, он промолчит и проплачет этот ноябрьский рассвет.
А потом я открываю глаза. И вижу, как низко завесив ватным подолом моё окно, расстилается туман.
Иногда вместе с туманом крадутся шипящие. Шорохом, шёпотом, шелестом, шагом шуршащим.
Иногда, бренча доспехами, приходят звенящие. Завьются, взовьются, знобкими звуками зябко забьются, звоном забытым в душе отзовутся.
Иногда просыпаются осязательные и обонятельные. Они щекочут язык и нёбо, дуют в висок, водят указательным пальцем по изгибу локтя, там, где беззащитно бьётся вена. Оставляют лиловые следы лепестков лалазар на ладонях – лллллл.
Дышат в затылок – осторожно, задерживая на выдохе дыхание.
Ворожат слова.
И обязательно звучит музыка. Nu jazz или lounge.
Музыка – мой проводник в мир слов. И никогда наоборот.
Никогда наоборот.
Вот так и приходят ко мне слова, Ника.
И спасибо тому, кто малой горстью мне их отсыпает. Мне многого не надо. Я со многим не справлюсь. Надорвусь, изольюсь слезами, осипну, оглохну. Уйду вспять. Я себя знаю. Я себя хорошо знаю.
Я уже большая, я могу сказать себе – стоп.
Набери полные лёгкие воздуха. Выдохни. И-уходи-не-оборачиваясь.
Обжигаются только те, кто
И, хотя настоящее моё прекрасно, я часто возвращаюсь к прошлому.
Оно многому учит.
У меня был одноклассник, мальчик Гарик. Очень сложный мальчик, очень трудный. Изводил весь класс, но особенно – меня. Я не могла объяснить его ненависть, я не умела справиться с ней. Мне ничего не оставалось, как тихо ненавидеть его в ответ. На громкую ненависть у меня не было ни сил, ни желания. Я была робкой девочкой. Маминой и папиной дочкой. Татыной внучкой.
Гарику было 22, когда он погиб. Нелепая, ужасная смерть – в его машину на полной скорости въехал грузовик. Всё случилось так быстро, что он не успел осознать, что произошло.
Поговаривали, что его беременную жену мать выставила из дома. Заставила сделать аборт и отправила к родителям.
Через три года он мне приснился. Я укладывала ребёнка и заснула вместе с ним.
-Нарка,- склонился надо мной Гарик,- ты ничего не забыла?
-Нет.
-Просыпайся. Ты что-то забыла,- и он пребольно толкнул меня в плечо.
Я проснулась. В квартире тяжело пахло газом. Я ринулась на кухню. На плите стоял перекипевший-перелившийся через край чайник.
Спустя два года моя однокурсница угорела с маленьким сыном насмерть.
В плечо её никто не толкнул.
© Наринэ Абгарян
Низкие и безнадежные тучи необъяснимо вдруг разошлись и странно, наискосок что ли, проглянуло солнце. Оно сделало моментом ржавую траву почти зеленой, радостной, обманной. Сосны - пышными и праздничными. И тоже - обманными. Он сидел на крыльце и смолил сигарету за сигаретой. Из кустов появился кошак. Мокрый, что твоя выдра. Черная шерсть слиплась, пушистый хвост превратился в никчёмную веревочку, а вся фигурка её как бы уменьшилась в размерах, и выглядела животина уж больно старой и беззащитной.
И кошка, и трава, и сосны оттого неверные, неточные и несвоевременные, что солнца вовсе не должно быть среди этих ноябрьских туч. Нечего солнцу тут делать, кончилось его время.
Всё кругом - зыбкая нежить.
Осознание ноября - как прозрение. И так ему сразу стало жалко себя, далеких и давно умерших друзей, невстреченных красавиц, которые нынче и не красавицы вовсе, писателя Уильяма Сараяна, читанного в ушедшей за горизонт юности, эвенков из богом забытой деревни Удское, до которой теперь уже и не добраться, всего мира ему вдруг и разом стало так жалко, что сердце остро защемило. И начало щипать глаза.
Он никак не мог сообразить: что, собственно, произошло такого, что жизнь потекла - рядом? Неподалеку, однако никак своей сутью не задевая. Да и суть новой жизни совсем непонятна. Вроде и пятница - пятница. И на небе ночью Большая Медведица по-прежнему, наклонившись, висит. И расписание электричек не поменялось. Точнее сказать, слегка поменялось. Но это «слегка» присутствовало и раньше, и десять лет назад. Когда он был полон разумной энергии и дела, которые делал, рождали сильные эмоции, вполне гармонично вписываясь в дела окружающих людей.
И друзей, и недругов.
В чем вина его, что двинулось разом все наперекосяк и мимо?
И только Большая Медведица как глядела сквозь тысячелетнюю черноту вниз, так и глядит.
Может, только несколько искоса. Не так, как на других.
© Андрей Иллеш
И кошка, и трава, и сосны оттого неверные, неточные и несвоевременные, что солнца вовсе не должно быть среди этих ноябрьских туч. Нечего солнцу тут делать, кончилось его время.
Всё кругом - зыбкая нежить.
Осознание ноября - как прозрение. И так ему сразу стало жалко себя, далеких и давно умерших друзей, невстреченных красавиц, которые нынче и не красавицы вовсе, писателя Уильяма Сараяна, читанного в ушедшей за горизонт юности, эвенков из богом забытой деревни Удское, до которой теперь уже и не добраться, всего мира ему вдруг и разом стало так жалко, что сердце остро защемило. И начало щипать глаза.
Он никак не мог сообразить: что, собственно, произошло такого, что жизнь потекла - рядом? Неподалеку, однако никак своей сутью не задевая. Да и суть новой жизни совсем непонятна. Вроде и пятница - пятница. И на небе ночью Большая Медведица по-прежнему, наклонившись, висит. И расписание электричек не поменялось. Точнее сказать, слегка поменялось. Но это «слегка» присутствовало и раньше, и десять лет назад. Когда он был полон разумной энергии и дела, которые делал, рождали сильные эмоции, вполне гармонично вписываясь в дела окружающих людей.
И друзей, и недругов.
В чем вина его, что двинулось разом все наперекосяк и мимо?
И только Большая Медведица как глядела сквозь тысячелетнюю черноту вниз, так и глядит.
Может, только несколько искоса. Не так, как на других.
© Андрей Иллеш
Вот и сегодня Ёжик сказал Медвежонку:
— Как всё-таки хорошо, что мы друг у друга есть!
Медвежонок кивнул.
— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
— А ты где?
— А меня нет.
— Так не бывает, — сказал Медвежонок.
— Я тоже так думаю, — сказал Ёжик. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?..
— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!
— Нет меня, нигде нет!!!
— Тогда, тогда… Тогда я выбегу в поле, — сказал Медвежонок. — И закричу: «Ё-ё-ё-жи-и-и-к! », и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-ок!.. ». Вот.
— Нет, — сказал Ёжик. — Меня ни капельки нет. Понимаешь?
— Что ты ко мне пристал? — рассердился Медвежонок. — Если тебя нет, то и меня нет. Понял?…
© "Ёжик в Тумане"
— Как всё-таки хорошо, что мы друг у друга есть!
Медвежонок кивнул.
— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
— А ты где?
— А меня нет.
— Так не бывает, — сказал Медвежонок.
— Я тоже так думаю, — сказал Ёжик. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?..
— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!
— Нет меня, нигде нет!!!
— Тогда, тогда… Тогда я выбегу в поле, — сказал Медвежонок. — И закричу: «Ё-ё-ё-жи-и-и-к! », и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-ок!.. ». Вот.
— Нет, — сказал Ёжик. — Меня ни капельки нет. Понимаешь?
— Что ты ко мне пристал? — рассердился Медвежонок. — Если тебя нет, то и меня нет. Понял?…
© "Ёжик в Тумане"
По первому снегу Заяц прибежал к Медвежонку.
- Медвежонок, ты лучший из всех, кого я знаю, - сказал Заяц.
- А Ежик?
- Ежик тоже хороший, но ты - лучше всех!
- Да что с тобой, Заяц? Ты сядь, успокойся. Чего ты прыгаешь?
- Я сегодня проснулся и понял, - сказал Заяц, - что лучше, тебя нет на свете.
Вошел Ежик.
- Здравствуй, Медвежонок! - сказал он. - Здравствуй, Заяц! Вы чего сидите в доме - на улице снег!
- Я собрался идти к тебе, - сказал Медвежонок. - А тут прибежал он и говорит, что я лучше всех.
- Верно, - сказал Ежик. - А ты разве не знал?
- Правда, он самый лучший? - сказал Заяц.
- Еще бы! - Ежик улыбнулся Медвежонку и сел за стол. - Давайте чай пить! Стали пить чай.
- Вот слушайте, что мне сегодня приснилось, - сказал Заяц. - Будто я остался совсем один в лесу.
Будто никого-никого нет - ни птиц, ни белок, ни зайцев, - никого. "Что же я теперь буду делать?" - подумал я во сне. И пошел по лесу.
А лес - весь в снегу и - никого-никого. Я туда, я сюда, три раза весь лес обежал, ну, ни души, представляете?
- Страшно, - сказал Ежик.
- Ага, - сказал Медвежонок.
- И даже следов нет, - сказал Заяц. - А на небе - вата.
- Как - вата? - спросил Ежик.
- А так - ватное, толстое небо. И глухо. Будто под одеялом.
- Откуда ты знаешь, что глухо? - спросил Медвежонок.
- А я кричал. Крикну и прислушаюсь… Глухо.
- Ну! Ну! - сказал Ежик.
- И тут… И тут…
- Что?
- И тут… Представляете? Из-под старого пня, что на опушке…
- За холмом?
- Нет, у реки. Из-под старого пня, что на опушке у реки, вылез…
- Ну же! - сказал Медвежонок.
- Ты, - сказал Заяц. - Медвежонок!
- Что ж я там делал, под пнем?
- Ты лучше спроси, что ты сделал, когда вылез?
- А что я сделал?
- Ты вылез и так тихонько-тихонько сказал "Не горюй, Заяц, все мы - одни". Подошел ко мне, обнял и ткнулся лбом в мой лоб… И так мне сделалось хорошо, что я - заплакал.
- А я? - спросил Медвежонок.
- И ты, - сказал Заяц. - Стоим и плачем.
- А я? - спросил Ежик.
- А тебя не было, - сказал Заяц. - Больше никого не было.
Представляешь? - Заяц обернулся к Медвежонку. - Пустой лес, ватное небо, ни-ко-го, а мы стоим и плачем.
- Так не бывает, - сказал Ежик. - Я обязательно должен был появиться.
- Так это же во сне, - сказал Медвежонок.
- Все равно. Просто вы плакали и не заметили, как я вышел из-за куста.
Вышел, стою, вижу - вы плачете; ну, думаю, плачут, есть, значит, причина, и не стал мешать.
- Не было тебя, - сказал Заяц.
- Нет, был.
- Не было!
- А я говорю - был! - сказал Ежик. - Просто я не хотел мешать вам плакать.
- Конечно, был, - сказал Медвежонок. - Я его видел краем глаза.
- А что же мне не сказал? - сказал Заяц.
- А видел, ты потерянный. Сперва, думаю, успокою, а уж потом скажу. И потом - чего говорить-то? Ежик, он ведь всегда со мной.
- А по-моему, мы все-таки были одни, - сказал Заяц.
- Тебе показалось, - сказал Ежик.
- Примерещилось, - сказал Медвежонок.
- А если так, что у меня с собой было?
- А у тебя с собой что-нибудь было?
- Ага.
- Мешочек, - сказал Ежик.
- С морковкой, - сказал Медвежонок.
- Правильно! - сказал Заяц. - Вы знаете, кто вы для меня? Вы для меня самые-самые лучшие из всех, кто есть на земле!
©
- Медвежонок, ты лучший из всех, кого я знаю, - сказал Заяц.
- А Ежик?
- Ежик тоже хороший, но ты - лучше всех!
- Да что с тобой, Заяц? Ты сядь, успокойся. Чего ты прыгаешь?
- Я сегодня проснулся и понял, - сказал Заяц, - что лучше, тебя нет на свете.
Вошел Ежик.
- Здравствуй, Медвежонок! - сказал он. - Здравствуй, Заяц! Вы чего сидите в доме - на улице снег!
- Я собрался идти к тебе, - сказал Медвежонок. - А тут прибежал он и говорит, что я лучше всех.
- Верно, - сказал Ежик. - А ты разве не знал?
- Правда, он самый лучший? - сказал Заяц.
- Еще бы! - Ежик улыбнулся Медвежонку и сел за стол. - Давайте чай пить! Стали пить чай.
- Вот слушайте, что мне сегодня приснилось, - сказал Заяц. - Будто я остался совсем один в лесу.
Будто никого-никого нет - ни птиц, ни белок, ни зайцев, - никого. "Что же я теперь буду делать?" - подумал я во сне. И пошел по лесу.
А лес - весь в снегу и - никого-никого. Я туда, я сюда, три раза весь лес обежал, ну, ни души, представляете?
- Страшно, - сказал Ежик.
- Ага, - сказал Медвежонок.
- И даже следов нет, - сказал Заяц. - А на небе - вата.
- Как - вата? - спросил Ежик.
- А так - ватное, толстое небо. И глухо. Будто под одеялом.
- Откуда ты знаешь, что глухо? - спросил Медвежонок.
- А я кричал. Крикну и прислушаюсь… Глухо.
- Ну! Ну! - сказал Ежик.
- И тут… И тут…
- Что?
- И тут… Представляете? Из-под старого пня, что на опушке…
- За холмом?
- Нет, у реки. Из-под старого пня, что на опушке у реки, вылез…
- Ну же! - сказал Медвежонок.
- Ты, - сказал Заяц. - Медвежонок!
- Что ж я там делал, под пнем?
- Ты лучше спроси, что ты сделал, когда вылез?
- А что я сделал?
- Ты вылез и так тихонько-тихонько сказал "Не горюй, Заяц, все мы - одни". Подошел ко мне, обнял и ткнулся лбом в мой лоб… И так мне сделалось хорошо, что я - заплакал.
- А я? - спросил Медвежонок.
- И ты, - сказал Заяц. - Стоим и плачем.
- А я? - спросил Ежик.
- А тебя не было, - сказал Заяц. - Больше никого не было.
Представляешь? - Заяц обернулся к Медвежонку. - Пустой лес, ватное небо, ни-ко-го, а мы стоим и плачем.
- Так не бывает, - сказал Ежик. - Я обязательно должен был появиться.
- Так это же во сне, - сказал Медвежонок.
- Все равно. Просто вы плакали и не заметили, как я вышел из-за куста.
Вышел, стою, вижу - вы плачете; ну, думаю, плачут, есть, значит, причина, и не стал мешать.
- Не было тебя, - сказал Заяц.
- Нет, был.
- Не было!
- А я говорю - был! - сказал Ежик. - Просто я не хотел мешать вам плакать.
- Конечно, был, - сказал Медвежонок. - Я его видел краем глаза.
- А что же мне не сказал? - сказал Заяц.
- А видел, ты потерянный. Сперва, думаю, успокою, а уж потом скажу. И потом - чего говорить-то? Ежик, он ведь всегда со мной.
- А по-моему, мы все-таки были одни, - сказал Заяц.
- Тебе показалось, - сказал Ежик.
- Примерещилось, - сказал Медвежонок.
- А если так, что у меня с собой было?
- А у тебя с собой что-нибудь было?
- Ага.
- Мешочек, - сказал Ежик.
- С морковкой, - сказал Медвежонок.
- Правильно! - сказал Заяц. - Вы знаете, кто вы для меня? Вы для меня самые-самые лучшие из всех, кто есть на земле!
©
Её утренняя грация сильно превалирует над координацией. Она роняет еду, в том числе на меня. Я считаю, это настоящее доверие.
Не в силах проснуться, она путается в одежде, моет кофием плиту и ищет смысл в картинах, которые по ночам транслирует её стремительный мозг. В общем, ангел.
Единственный недостаток - бывший муж. Он бесчувственный богач. Подарил огромный лексус и квартиру в Юрмале. Таким мерзким способом он борется с налогами и новыми парнями своих бывших. Чего-то дарить после него - ужасный стресс. Особенно зимой, когда вслед за 01.01. и 14.02. без передышки обрушивается 08.03. Заметьте, подарков надо три, а почек в мужском организме только две. Продажные органы просто не успевают отрастать. Можно было бы отнести в ломбард печень, но какой без неё, извините, праздник.
Некоторые мужчины креативно экономят. Один пытался проскочить восьмое марта, перевязав мудя атласным бантом. Разумеется, сам потом ночевал со своим сюрпризом несколько месяцев, показавшихся ему очень долгими.
И непонятно, откуда сама идея тождественности яиц и бриллиантов. Сегодня у многих есть зеркала. Там прекрасно видна страшная правда. И я знаю женщин. Они легко отличают ерунду от изумрудов, какой шикарный вид на волосатые ноги им не открывай.
Под Новый год я перенюхал вагон косметики, ничто не равнялось лексусу. Продавщица уже готовилась дать мне совет переключиться с ангелов на ткачих, но вспомнила об одной банке. На складе завалялась. Банку даже не выкладывали, не верили в покупателя. Сделана из настоящей золотой пластмассы, внутри “крем для всего тела”. Называется “Dior”, но стоит как “Macintosh”. Компьютер тоже клёвый подарок, но именно у крема соотношение цены и никчёмности показалось мне идеальным. В составе рыбьи сплетни, смех ехидны, кошкины шаги и наш любимый бензонат натрия. И ещё, крем можно мазать на себя, а компьютер - нет. Для женщин это важное преимущество.
В испытаниях участвовал только нос. Она считает частичную его потерю нестрашной. Эффект был удивительный. В тот же день она записалась на английский, в школу массажа и к зубному. А если бы намазалась вся, то с криком "невидима… невидима…!" полетела бы на швабре громить бывших жён №№ 1. и 3.
Она говорит, не в подарках дело. Сам мужчина должен быть интересен. Например, вчера ей снились тараканы. Если б я не сумел увлекательно интерпретировать этот знак, мне никакой крем бы не помог. В доказательство рассказала женский вариант саги про неотразимость. Обратите внимание на ноль упоминаний суперчлена.
Её подруга Катя жила с интересным мужчиной, вроде бы. Как-то утром она заметила в холодильнике шпроты. И целый день о них мечтала. На работе, в автобусе, в лифте - всё думала о счастьи, которое они несут. Денег на обед не было. Её родной муж, как большинство других мужей, только собирался богатеть.
И вот прибегает она поздно, замёрзла. А шпрот уже нет, он их запил пивом и спит. Без штанов, но в свитере. Катя тогда плакала от осознания, с каким неинтересным типом связалась.
Через год она вышла за гражданина Швейцарии, который сам готовил, а ей запрещал даже поварёшки мыть. Новый муж созидал три блюда в день, плюс суп и два десерта. За окном его кухни вздымались Альпы. Свежий воздух, еда, горы свободного времени и просто горы были невыносимы. Катя вернулась в Ригу. Скучный швейцарец примчался следом, обещал поделить с ней лицензию на бутерброды, компот и мытьё кастрюль. Но было поздно, Катя встретила Эмилио. Швейцарец подарил ресторан в знак раскаяния и уехал. Потом Эмилио сказал, что не может жить с женщиной, которая богаче его на целый ресторан. И тоже уехал. Теперь Катя одна. Если найдётся кто-то более захватывающий чем её жизнь в общепите, она обязательно скажет “Да”.
Что из всего этого следует, я не понял. В женских историях интересна не фабула, а то как увлечённая рассказчица роняет посуду, обливается чаем и забывает пояснить кто такой Эмилио. И ей очень понравилось моё объяснение про тараканов. Они снятся к трудностям, но разбегутся, лишь только она проснётся и включит свет. 14-е февраля мне зачли. На восьмое марта есть билеты в Хельсинки, жалкое подобие лексуса. Если не помогут, намажусь кремом и полечу к её бывшему на швабре, громить склад подарков.
А может, ей опять приснится какая-нибудь белиберда и всё наладится.
© Слава Сэ. Модус её тараканов
Не в силах проснуться, она путается в одежде, моет кофием плиту и ищет смысл в картинах, которые по ночам транслирует её стремительный мозг. В общем, ангел.
Единственный недостаток - бывший муж. Он бесчувственный богач. Подарил огромный лексус и квартиру в Юрмале. Таким мерзким способом он борется с налогами и новыми парнями своих бывших. Чего-то дарить после него - ужасный стресс. Особенно зимой, когда вслед за 01.01. и 14.02. без передышки обрушивается 08.03. Заметьте, подарков надо три, а почек в мужском организме только две. Продажные органы просто не успевают отрастать. Можно было бы отнести в ломбард печень, но какой без неё, извините, праздник.
Некоторые мужчины креативно экономят. Один пытался проскочить восьмое марта, перевязав мудя атласным бантом. Разумеется, сам потом ночевал со своим сюрпризом несколько месяцев, показавшихся ему очень долгими.
И непонятно, откуда сама идея тождественности яиц и бриллиантов. Сегодня у многих есть зеркала. Там прекрасно видна страшная правда. И я знаю женщин. Они легко отличают ерунду от изумрудов, какой шикарный вид на волосатые ноги им не открывай.
Под Новый год я перенюхал вагон косметики, ничто не равнялось лексусу. Продавщица уже готовилась дать мне совет переключиться с ангелов на ткачих, но вспомнила об одной банке. На складе завалялась. Банку даже не выкладывали, не верили в покупателя. Сделана из настоящей золотой пластмассы, внутри “крем для всего тела”. Называется “Dior”, но стоит как “Macintosh”. Компьютер тоже клёвый подарок, но именно у крема соотношение цены и никчёмности показалось мне идеальным. В составе рыбьи сплетни, смех ехидны, кошкины шаги и наш любимый бензонат натрия. И ещё, крем можно мазать на себя, а компьютер - нет. Для женщин это важное преимущество.
В испытаниях участвовал только нос. Она считает частичную его потерю нестрашной. Эффект был удивительный. В тот же день она записалась на английский, в школу массажа и к зубному. А если бы намазалась вся, то с криком "невидима… невидима…!" полетела бы на швабре громить бывших жён №№ 1. и 3.
Она говорит, не в подарках дело. Сам мужчина должен быть интересен. Например, вчера ей снились тараканы. Если б я не сумел увлекательно интерпретировать этот знак, мне никакой крем бы не помог. В доказательство рассказала женский вариант саги про неотразимость. Обратите внимание на ноль упоминаний суперчлена.
Её подруга Катя жила с интересным мужчиной, вроде бы. Как-то утром она заметила в холодильнике шпроты. И целый день о них мечтала. На работе, в автобусе, в лифте - всё думала о счастьи, которое они несут. Денег на обед не было. Её родной муж, как большинство других мужей, только собирался богатеть.
И вот прибегает она поздно, замёрзла. А шпрот уже нет, он их запил пивом и спит. Без штанов, но в свитере. Катя тогда плакала от осознания, с каким неинтересным типом связалась.
Через год она вышла за гражданина Швейцарии, который сам готовил, а ей запрещал даже поварёшки мыть. Новый муж созидал три блюда в день, плюс суп и два десерта. За окном его кухни вздымались Альпы. Свежий воздух, еда, горы свободного времени и просто горы были невыносимы. Катя вернулась в Ригу. Скучный швейцарец примчался следом, обещал поделить с ней лицензию на бутерброды, компот и мытьё кастрюль. Но было поздно, Катя встретила Эмилио. Швейцарец подарил ресторан в знак раскаяния и уехал. Потом Эмилио сказал, что не может жить с женщиной, которая богаче его на целый ресторан. И тоже уехал. Теперь Катя одна. Если найдётся кто-то более захватывающий чем её жизнь в общепите, она обязательно скажет “Да”.
Что из всего этого следует, я не понял. В женских историях интересна не фабула, а то как увлечённая рассказчица роняет посуду, обливается чаем и забывает пояснить кто такой Эмилио. И ей очень понравилось моё объяснение про тараканов. Они снятся к трудностям, но разбегутся, лишь только она проснётся и включит свет. 14-е февраля мне зачли. На восьмое марта есть билеты в Хельсинки, жалкое подобие лексуса. Если не помогут, намажусь кремом и полечу к её бывшему на швабре, громить склад подарков.
А может, ей опять приснится какая-нибудь белиберда и всё наладится.
© Слава Сэ. Модус её тараканов
1.
Вот, скажем, прекрасная израильская семья, долго ждавшая появления на свет дитяти номер два, приезжает с новорожденным младенцем домой. Происходят спонтанные смотрины, в которых участвуют друзья родителей, коллеги родителей, бойфренд одной бабушки, диетолог другой бабушки (сами бабушки проживают в Хайфе), уборщица, рассыльный из супермаркета, престарелый соседский кот — словом, все ближайшее окружение. Пятилетнее дитя номер один (по имени Шуши), несколько прибалдевшее от всего происходящего, терпеливо и вежливо отвечает на многочисленные поздравления по поводу рождения сестрички. Все, кому не лень, считают своим долгом приконопатиться к ребенку с каким-нибудь важным вопросом:
— Шуши! Ты любишь свою новую сестричку?..
— Шуши! Ты отдашь новой сестричке свои игрушки?..
— Шуши! Ты будешь помогать маме ухаживать за новой сестричкой?..
Словом, все пристают к Шуши с тем нескончаемым потоком глупостей, который взрослые выливают на голову ребенка, если ребенок, на свою беду, отличается выдержкой и снисходительностью. Шуши — отличается. Наконец, первая волна благожелателей откатывается, и семья, в ожидании набега других родственников, получает возможность заняться своими делами. Наступает пятница, потом суббота, и вот вечером субботы на пороге квартиры появляются обе бабушки.
- Шуши! — с порога кричат радостные бабушки. — У тебя родилась новая сестричка!
И тогда Шуши бледнеет и спрашивает еле слышным голосом:
— Что, опять?..
2.
Вот, скажем, энергичный молодой человек обходит незнакомый офис и читает аккуратные таблички, врытые в хорошо разрыхленный грунт каждого цветочного горшка: глициния такая-то, посажена тогда-то, пересажена тогда-то; цереус такой-то, приобретен тогда-то, удобрен тогда-то...
- Ребята! — внезапно говорит этот энергичный молодой человек. — А что, если начать хомячков прямо с надгробиями продавать?..
3.
Вот, скажем, поэт Леонид Шваб, глядя в темное окно своей иерусалимской квартиры, совершенно внезапно говорит:
— Между прочим, я знал в Бобруйске одну болонку, которая ела семечки и выплевывала шелуху.
4.
Вот, скажем, переводчик Саша Б. рассказывает, как по молодости ездила с разными прочими студентами в неизбежный советский колхоз. Среди этих студентов были двое нежных мехматовских юношей, сочетавших в себе, подобно многим мехматовским юношам, удивительную покладистость с удивительной нежизнеспособностью. Соответственно, добрая украинская бабка, к которой поселили этих юношей, немедленно принялась их опекать, беречь, подкармливать и всячески защищать от суровых колхозных работ. За что и получила довольно скоро выговор по идеологической части на соответствующем собрании. И отправилась после собрания домой с твердым намерением приспособить умных мехматовских юношей к суровым колхозным работам. Но ее большое женское сердце было против. И она нашла для этих самых юношей такое колхозное дело, с которым даже вша бы справилась (по ее мнению).
— Пацаны! — сурово сказала бабка, отрывая юношей от утреннего сеанса игры в «гидроэлектростанцию» (на слово «экуменический»). — А ну, пойдите, рубаните теленочку ботвинью!
Покладистые мехматовские юноши тут же прервали игру и испуганно сказали:
— Конечно, Марья Николаевна! А где у теленочка ботвинья?..
Больше Марья Николаевна с такими глупостями к ученым людям не приставала.
5.
Вот, скажем, с приближением Пурима один еврейский детский сад (который родители, чьи чада не прошли отборочный конкурс, не без сарказма называют «Малыш-Эйнштейнчик») рассылает родителям письма с рекомендациями касательно того, какими должны быть детские маскарадные костюмы: «Дорогие родители! Кроме того, просим вас воздержаться от постмодернистских жестов, например, черных футболок с надписью «Объект, рассматривающий самое себя в качестве объекта» или белых рубашек с черными брюками, изображающих «костюм менеджера среднего звена». К сожалению, вашему четырехлетнему ребенку эти шутки доставляют меньше удовольствия, чем вам».
© Линор Горалик. Пять историй про свободные ассоциации
Вот, скажем, прекрасная израильская семья, долго ждавшая появления на свет дитяти номер два, приезжает с новорожденным младенцем домой. Происходят спонтанные смотрины, в которых участвуют друзья родителей, коллеги родителей, бойфренд одной бабушки, диетолог другой бабушки (сами бабушки проживают в Хайфе), уборщица, рассыльный из супермаркета, престарелый соседский кот — словом, все ближайшее окружение. Пятилетнее дитя номер один (по имени Шуши), несколько прибалдевшее от всего происходящего, терпеливо и вежливо отвечает на многочисленные поздравления по поводу рождения сестрички. Все, кому не лень, считают своим долгом приконопатиться к ребенку с каким-нибудь важным вопросом:
— Шуши! Ты любишь свою новую сестричку?..
— Шуши! Ты отдашь новой сестричке свои игрушки?..
— Шуши! Ты будешь помогать маме ухаживать за новой сестричкой?..
Словом, все пристают к Шуши с тем нескончаемым потоком глупостей, который взрослые выливают на голову ребенка, если ребенок, на свою беду, отличается выдержкой и снисходительностью. Шуши — отличается. Наконец, первая волна благожелателей откатывается, и семья, в ожидании набега других родственников, получает возможность заняться своими делами. Наступает пятница, потом суббота, и вот вечером субботы на пороге квартиры появляются обе бабушки.
- Шуши! — с порога кричат радостные бабушки. — У тебя родилась новая сестричка!
И тогда Шуши бледнеет и спрашивает еле слышным голосом:
— Что, опять?..
2.
Вот, скажем, энергичный молодой человек обходит незнакомый офис и читает аккуратные таблички, врытые в хорошо разрыхленный грунт каждого цветочного горшка: глициния такая-то, посажена тогда-то, пересажена тогда-то; цереус такой-то, приобретен тогда-то, удобрен тогда-то...
- Ребята! — внезапно говорит этот энергичный молодой человек. — А что, если начать хомячков прямо с надгробиями продавать?..
3.
Вот, скажем, поэт Леонид Шваб, глядя в темное окно своей иерусалимской квартиры, совершенно внезапно говорит:
— Между прочим, я знал в Бобруйске одну болонку, которая ела семечки и выплевывала шелуху.
4.
Вот, скажем, переводчик Саша Б. рассказывает, как по молодости ездила с разными прочими студентами в неизбежный советский колхоз. Среди этих студентов были двое нежных мехматовских юношей, сочетавших в себе, подобно многим мехматовским юношам, удивительную покладистость с удивительной нежизнеспособностью. Соответственно, добрая украинская бабка, к которой поселили этих юношей, немедленно принялась их опекать, беречь, подкармливать и всячески защищать от суровых колхозных работ. За что и получила довольно скоро выговор по идеологической части на соответствующем собрании. И отправилась после собрания домой с твердым намерением приспособить умных мехматовских юношей к суровым колхозным работам. Но ее большое женское сердце было против. И она нашла для этих самых юношей такое колхозное дело, с которым даже вша бы справилась (по ее мнению).
— Пацаны! — сурово сказала бабка, отрывая юношей от утреннего сеанса игры в «гидроэлектростанцию» (на слово «экуменический»). — А ну, пойдите, рубаните теленочку ботвинью!
Покладистые мехматовские юноши тут же прервали игру и испуганно сказали:
— Конечно, Марья Николаевна! А где у теленочка ботвинья?..
Больше Марья Николаевна с такими глупостями к ученым людям не приставала.
5.
Вот, скажем, с приближением Пурима один еврейский детский сад (который родители, чьи чада не прошли отборочный конкурс, не без сарказма называют «Малыш-Эйнштейнчик») рассылает родителям письма с рекомендациями касательно того, какими должны быть детские маскарадные костюмы: «Дорогие родители! Кроме того, просим вас воздержаться от постмодернистских жестов, например, черных футболок с надписью «Объект, рассматривающий самое себя в качестве объекта» или белых рубашек с черными брюками, изображающих «костюм менеджера среднего звена». К сожалению, вашему четырехлетнему ребенку эти шутки доставляют меньше удовольствия, чем вам».
© Линор Горалик. Пять историй про свободные ассоциации
Василий Алибабаевич отличился в очередной раз. Пока мы с его отцом гостили у знакомых, он вместе со своим закадычным другом Федей скачал из интернета троянскую программу (привет Касперскому).
Возвращаемся домой и прямо с порога понимаем, что что-то тут не так. Да и как не заподозрить неладное, когда на кухне прибрано, посуда сложена в посудомойку, свет везде погашен, а Василий Алибабаевич, целомудренно сложив ладони под щекой, лежит в постели и усиленно делает вид, что спит. Только тремор век выдаёт волнение, да прилизанная причёска. Василий Алибабаевич, если кто не в курсе, крупнокудряв. Собрать его вихры в нормальную причёску крайне сложно, если вообще возможно. Просто какой-то Бетховен на ветру, а не юноша.
И вот лежит этот Бетховен с прилизанной вусмерть причёской и дёргается глазом.
-Ирод,- говорю,- ты нам сразу скажи что натворил. Чтобы мы знали.
-Ничего не натворил,- весьма предсказуемо отвечает Василий Алибабаевич.
-Расшифруй это «ничего»!
-Мы с Федей программу скачали,- не разжимая губ, признаётся отпрыск и начинает активно шевелить пальцами на ногах. Я когда это увидела, чуть в обморок не грохнулась. Шевеление пальцев на ногах – наша фамильная фишка. Мы её практикуем в двух случаях – когда чему-то радуемся, или когда в чём-то сильно провинились. По шевелению пальцев Василия Алибабаевча было ясно, что повод хоть стой хоть падай.
В общем, я сегодня два часа восстанавливала комп. Потому что завтра сдавать интервью объёмом в 14000 знаков, а у меня ещё ничего не сделано. От ужаса, что не успею, я его починила. С этим ребёнком компьютерным гигантом заделаешься, ей-богу!
Пока я ковырялась в программах, Василий Алибабаевич обиженно шуршал у себя в комнате. Волос обратно колосился вихрами. Он немного похож на солиста "Мачете" Ярослава Малого. Только губаст и нос поменьше. Каждый раз, когда прохожу мимо, запускаю руки ему в кудри, до того они обильные и мягкие. Но сегодня я сдерживалась. Потому что воспитательный процесс и прочие педагогические приёмы.
Ой, вспомнила одну историю. Быстренько расскажу, а то постоянно забываю.
Однажды Василий Алибабаевич был маленьким, буквально пятилетним. Играл во дворе с малышнёй. Вообще-то настоящее имя Василия Алибабаевича Эмильен. Напоминаю на случай, если кто забыл. Так вот. Русским детям было очень сложно произносить заковыристое франкофонское имя. И они, ничтоже сумняшеся, переименовали его в Емелю.
Вечерело. По двору красивым зигзагом шёл Степан Петрович, вполне себе тихий работник муниципальной службы по прокладке труб. Подшофе, потому что конец недели. И тут ему навстречу, развеваясь гривой шоколадных кудряшек, вылетает кареглазый щекастый мальчик.
-Емеля, Емеля,- кричат ему дети.
Степан Петрович аккуратно притормозил, проводил убегающего мальчика долгим взглядом. Обернулся ко мне:
-Ну ни х** себе Емеля!
Пока я вам это рассказывала, Василий Алибабаевич не дремал. Накарябал белые стихи. О нас, родителях-пиявках.
Пришёл, чеканя шаг, вручил листок. Удалился в свои апартаменты, демонстративно закрыл дверь на замок.
Читаю. Рыдаю.
МАМА
Мой лейтенант запаса муштрует меня каждый день (что правда то правда, я лейтенант запаса).
И я в надежде уповаю на милость и на благодушие,
но тёмный лик и смех предстают передо мною (спасибо за тёмный лик, сЫночка)!
И кровавою рукой самодержавия
скребёт по спине сына
она своим ногтями (это уже было, вставил, паразит, не растерялся).
Не знаю я, когда же кончится век страданий и мучений но нет ему конца (тоннеля).
И кровью я истерзан вовсе и бежать не знаю куда (истерзан! вовсе!).
И со смиренной головой истлевшего мученика
стерплю я всё
и всё забуду.
Прям «Ода несправедливости». Ломоносов отдыхает.
Отцу тоже досталось. Но он категорически против, чтобы я вывешивала стих в энторнетах. Нечего меня позорить, говорит.
Очень и очень жаль. Потому что сыночка и по нему будь здоров прошёлся. Воровато привожу две цитаты: «с тяжело поднятой головой приходит он домой, а две большие тени вторят – дай денег, дай денег!» и «лёг он на диван, включив заветный ящик, ушёл в себя, как умер».
Ржали тихо. Чтоб не слышал. А то возомнит о себе. Паразит.
© Наринэ Абгарян
Возвращаемся домой и прямо с порога понимаем, что что-то тут не так. Да и как не заподозрить неладное, когда на кухне прибрано, посуда сложена в посудомойку, свет везде погашен, а Василий Алибабаевич, целомудренно сложив ладони под щекой, лежит в постели и усиленно делает вид, что спит. Только тремор век выдаёт волнение, да прилизанная причёска. Василий Алибабаевич, если кто не в курсе, крупнокудряв. Собрать его вихры в нормальную причёску крайне сложно, если вообще возможно. Просто какой-то Бетховен на ветру, а не юноша.
И вот лежит этот Бетховен с прилизанной вусмерть причёской и дёргается глазом.
-Ирод,- говорю,- ты нам сразу скажи что натворил. Чтобы мы знали.
-Ничего не натворил,- весьма предсказуемо отвечает Василий Алибабаевич.
-Расшифруй это «ничего»!
-Мы с Федей программу скачали,- не разжимая губ, признаётся отпрыск и начинает активно шевелить пальцами на ногах. Я когда это увидела, чуть в обморок не грохнулась. Шевеление пальцев на ногах – наша фамильная фишка. Мы её практикуем в двух случаях – когда чему-то радуемся, или когда в чём-то сильно провинились. По шевелению пальцев Василия Алибабаевча было ясно, что повод хоть стой хоть падай.
В общем, я сегодня два часа восстанавливала комп. Потому что завтра сдавать интервью объёмом в 14000 знаков, а у меня ещё ничего не сделано. От ужаса, что не успею, я его починила. С этим ребёнком компьютерным гигантом заделаешься, ей-богу!
Пока я ковырялась в программах, Василий Алибабаевич обиженно шуршал у себя в комнате. Волос обратно колосился вихрами. Он немного похож на солиста "Мачете" Ярослава Малого. Только губаст и нос поменьше. Каждый раз, когда прохожу мимо, запускаю руки ему в кудри, до того они обильные и мягкие. Но сегодня я сдерживалась. Потому что воспитательный процесс и прочие педагогические приёмы.
Ой, вспомнила одну историю. Быстренько расскажу, а то постоянно забываю.
Однажды Василий Алибабаевич был маленьким, буквально пятилетним. Играл во дворе с малышнёй. Вообще-то настоящее имя Василия Алибабаевича Эмильен. Напоминаю на случай, если кто забыл. Так вот. Русским детям было очень сложно произносить заковыристое франкофонское имя. И они, ничтоже сумняшеся, переименовали его в Емелю.
Вечерело. По двору красивым зигзагом шёл Степан Петрович, вполне себе тихий работник муниципальной службы по прокладке труб. Подшофе, потому что конец недели. И тут ему навстречу, развеваясь гривой шоколадных кудряшек, вылетает кареглазый щекастый мальчик.
-Емеля, Емеля,- кричат ему дети.
Степан Петрович аккуратно притормозил, проводил убегающего мальчика долгим взглядом. Обернулся ко мне:
-Ну ни х** себе Емеля!
Пока я вам это рассказывала, Василий Алибабаевич не дремал. Накарябал белые стихи. О нас, родителях-пиявках.
Пришёл, чеканя шаг, вручил листок. Удалился в свои апартаменты, демонстративно закрыл дверь на замок.
Читаю. Рыдаю.
МАМА
Мой лейтенант запаса муштрует меня каждый день (что правда то правда, я лейтенант запаса).
И я в надежде уповаю на милость и на благодушие,
но тёмный лик и смех предстают передо мною (спасибо за тёмный лик, сЫночка)!
И кровавою рукой самодержавия
скребёт по спине сына
она своим ногтями (это уже было, вставил, паразит, не растерялся).
Не знаю я, когда же кончится век страданий и мучений но нет ему конца (тоннеля).
И кровью я истерзан вовсе и бежать не знаю куда (истерзан! вовсе!).
И со смиренной головой истлевшего мученика
стерплю я всё
и всё забуду.
Прям «Ода несправедливости». Ломоносов отдыхает.
Отцу тоже досталось. Но он категорически против, чтобы я вывешивала стих в энторнетах. Нечего меня позорить, говорит.
Очень и очень жаль. Потому что сыночка и по нему будь здоров прошёлся. Воровато привожу две цитаты: «с тяжело поднятой головой приходит он домой, а две большие тени вторят – дай денег, дай денег!» и «лёг он на диван, включив заветный ящик, ушёл в себя, как умер».
Ржали тихо. Чтоб не слышал. А то возомнит о себе. Паразит.
© Наринэ Абгарян
Бард Василий руководит женским хором. Трижды в неделю, в присутствии восхищённых ткачих он насилует аккордеон. Он выбирает спутниц по форме коленок, наглец. Играет красиво и непонятно, как инопланетянин. Многие вообще не верят, что бывают такие аккорды. От его мистики даже приличные женщины кратковременно хотят замуж за очкарика с гитарой.
Обычная девушка барда похожа на лошадь Пржевальского, она неказиста и угрюма. Любить её трудно. Она видит тебя насквозь и потому никогда не слышит. Она соткана из лекций по астрологии и горьких воспоминаний. И никаких юбочек, бантиков или цветочков. Только боты, пиджаки и стихи о борьбе с тираном. Проще переизбрать парламент, чем стянуть с такой свитер. А у Василия что ни подружка, то клон Дженифер Анистон. Чтобы выведать его секрет, я готов был испортить утюг. Но случай помог обойтись рестораном.
Мне поручили отвезти мэтра в один рижский подъезд, где бывал Высоцкий. Барды хотели прибить к подъезду доску. Всё подробно выгравировали: кто, когда, и по какому важному делу сюда сходил. Василия позвали стянуть с доски простыню. В тот вечер была зима, -28. Я спросил, что ему больше нравится, открывать на морозе доску, или ресторан?
И вот сидим мы в ресторане, не боясь ненависти замерзающих поклонников Высоцкого. Я жду историю про тайный аккорд, пронзающий даже относительно замужних женщин. И знаете, что он мне рассказал?
У Васиного соседа живёт кошка сиамской породы. Гений чистой красоты. Глаза человечьи, кофейный нос, характером тоже богиня. Раз в год приносит котят от анонимных авторов. Дети умищем в мать. Лишь чуть тонированы в цвет отца. От негров родятся мулаты, например. Очень вежливые, всегда умыты и причёсаны. Даже горшок у них воняет как-то мило.
Раньше у Васи была жена. Она не хотела котят вообще, даже детей богини. Боялась шерсти на брюках. Василий упрашивал, она отвечала «Ни за что!»
А потом вдруг сама приносит в ладони будто бы варежку. Нашла под кустом животное.
Оно было чемпионом среди фриков. Кривое, вонючее. Его жевали какие-то собаки и выплюнули, потому что мокрая гадость. Оно впитало грязь всех видов, собрало все породы блох и таким выбежало к жене. А та велась на страдающих типов. Собственно, Васю она тоже подобрала за печаль в глазах.
Так в доме поселился опасный монстр Федосей. Восемь лет он воровал, портил обувь и орал по ночам бардовские песни. Василий не мог понять: у соседа интеллигентные, причёсанные коты. Как же вышло, что он завёл себе идиота?!
Однажды к Васе пришёл друг с собакой. Размерами эта собака равнялась взрослому паровозу. Кот Федосей первым бежал открывать. Он считал гостей доброй приметой. Они гладили, хвалили Федосея, весело прятали туфли в шкаф. Никто не хотел пахнуть настоящим котом, даже если услуга бесплатна. И вот, открывается дверь, а за ней то самое, которое кушало Федосея в детстве. Вернулось доесть.
Собака тоже знала, люди только вначале разбегаются. А потом называют прелестью, мнут уши, пытаются даже целовать, некоторые. Но за этой дверью оказался мерзейший кот. Трудно было не гавкнуть. Федосей в ответ расправил лапы и полетел. Всё равно куда. Он сам не знал, что летает в состоянии аффекта.
Остановимся подробней на его траектории, следите за пальцем. Окна у Васи старые, с двойными рамами. Зимой в них хранят молоко, сыр, колбасу всякую. Летом фрамугу разбирают. Снаружи вешают сетку от пуха. Стремительный Федосей по потолку вбежал в эту дыру, ткнулся в марлю и рухнул вниз. И там, на дне стеклянной пропасти застрял в позе ракоряки. Собако-паровоз прискакала следом, попыталась выгрызть инсталляцию. Лишь тонкое стекло отделяло страшную пасть от мягкого пузика. В следующие три минуты Федосей похудел наполовину. И целый год потом от звонка в дверь бросался бежать, буксовал и бился головой. Он стал ужасным интровертом.
Потом немного осмелел. Два раза ходил гулять, даже. Бывшая Васина жена говорила «видишь, насколько кот лучше кошки. Соседская девочка с прогулки возвращается не только голодная, но ещё и беременная.»
Федосей услышал и тем же августом привёл в дом бабу с котятами в зубах. Не на улице же им жить, подумал он. Сейчас весь клан у бабушки в деревне питается сметаной...
Тут нам принесли шашлык и Вася замолчал.
Я спросил – «И что?»
Он ответил – «И всё.»
Это оказался просто рассказ. Никаких секретов не содержащий.
© Слава Сэ
Обычная девушка барда похожа на лошадь Пржевальского, она неказиста и угрюма. Любить её трудно. Она видит тебя насквозь и потому никогда не слышит. Она соткана из лекций по астрологии и горьких воспоминаний. И никаких юбочек, бантиков или цветочков. Только боты, пиджаки и стихи о борьбе с тираном. Проще переизбрать парламент, чем стянуть с такой свитер. А у Василия что ни подружка, то клон Дженифер Анистон. Чтобы выведать его секрет, я готов был испортить утюг. Но случай помог обойтись рестораном.
Мне поручили отвезти мэтра в один рижский подъезд, где бывал Высоцкий. Барды хотели прибить к подъезду доску. Всё подробно выгравировали: кто, когда, и по какому важному делу сюда сходил. Василия позвали стянуть с доски простыню. В тот вечер была зима, -28. Я спросил, что ему больше нравится, открывать на морозе доску, или ресторан?
И вот сидим мы в ресторане, не боясь ненависти замерзающих поклонников Высоцкого. Я жду историю про тайный аккорд, пронзающий даже относительно замужних женщин. И знаете, что он мне рассказал?
У Васиного соседа живёт кошка сиамской породы. Гений чистой красоты. Глаза человечьи, кофейный нос, характером тоже богиня. Раз в год приносит котят от анонимных авторов. Дети умищем в мать. Лишь чуть тонированы в цвет отца. От негров родятся мулаты, например. Очень вежливые, всегда умыты и причёсаны. Даже горшок у них воняет как-то мило.
Раньше у Васи была жена. Она не хотела котят вообще, даже детей богини. Боялась шерсти на брюках. Василий упрашивал, она отвечала «Ни за что!»
А потом вдруг сама приносит в ладони будто бы варежку. Нашла под кустом животное.
Оно было чемпионом среди фриков. Кривое, вонючее. Его жевали какие-то собаки и выплюнули, потому что мокрая гадость. Оно впитало грязь всех видов, собрало все породы блох и таким выбежало к жене. А та велась на страдающих типов. Собственно, Васю она тоже подобрала за печаль в глазах.
Так в доме поселился опасный монстр Федосей. Восемь лет он воровал, портил обувь и орал по ночам бардовские песни. Василий не мог понять: у соседа интеллигентные, причёсанные коты. Как же вышло, что он завёл себе идиота?!
Однажды к Васе пришёл друг с собакой. Размерами эта собака равнялась взрослому паровозу. Кот Федосей первым бежал открывать. Он считал гостей доброй приметой. Они гладили, хвалили Федосея, весело прятали туфли в шкаф. Никто не хотел пахнуть настоящим котом, даже если услуга бесплатна. И вот, открывается дверь, а за ней то самое, которое кушало Федосея в детстве. Вернулось доесть.
Собака тоже знала, люди только вначале разбегаются. А потом называют прелестью, мнут уши, пытаются даже целовать, некоторые. Но за этой дверью оказался мерзейший кот. Трудно было не гавкнуть. Федосей в ответ расправил лапы и полетел. Всё равно куда. Он сам не знал, что летает в состоянии аффекта.
Остановимся подробней на его траектории, следите за пальцем. Окна у Васи старые, с двойными рамами. Зимой в них хранят молоко, сыр, колбасу всякую. Летом фрамугу разбирают. Снаружи вешают сетку от пуха. Стремительный Федосей по потолку вбежал в эту дыру, ткнулся в марлю и рухнул вниз. И там, на дне стеклянной пропасти застрял в позе ракоряки. Собако-паровоз прискакала следом, попыталась выгрызть инсталляцию. Лишь тонкое стекло отделяло страшную пасть от мягкого пузика. В следующие три минуты Федосей похудел наполовину. И целый год потом от звонка в дверь бросался бежать, буксовал и бился головой. Он стал ужасным интровертом.
Потом немного осмелел. Два раза ходил гулять, даже. Бывшая Васина жена говорила «видишь, насколько кот лучше кошки. Соседская девочка с прогулки возвращается не только голодная, но ещё и беременная.»
Федосей услышал и тем же августом привёл в дом бабу с котятами в зубах. Не на улице же им жить, подумал он. Сейчас весь клан у бабушки в деревне питается сметаной...
Тут нам принесли шашлык и Вася замолчал.
Я спросил – «И что?»
Он ответил – «И всё.»
Это оказался просто рассказ. Никаких секретов не содержащий.
© Слава Сэ
мне говорят, проходи и садись, наливай себе чаю,
кофе, глинтвейна, чего угодно, все есть.
мне говорят: мы внимательно слушаем.
скажи, чего бы тебе хотелось, вот список.
я отпиваю кофе (он идеален, как все в этой комнате: запахи, свет, мебель и постояльцы)
и просматриваю
их огромный список со всеми благами на свете.
я говорю: того, чего я хотел бы, нет в этом списке.
ну, расскажи, говорят мне, мы очень хотим помочь.
я говорю: я хотел бы, чтобы те, кого я люблю,
не испытывали бы смертной тоски и муки.
может быть, немного печали - но не очень сильной и не очень долго.
чтобы ничего не болело так вот, чтобы годами - даже подумать страшно, так больно.
чтобы не было этого совсем никогда.
невозможно, говорят они и немного гаснут.
ну тогда, говорю, я хотел бы
семь или пять хотя бы лет для спокойной работы.
потому что довольно трудно
сделать что-нибудь путное, когда каждый день
нужно выдумывать повод, чтобы быть живым, если при этом
невозможно помочь своим близким,
выдумывать до самого вечера, да так и не выдумать.
и работать в итоге без всякого повода.
невозможно, говорят они и гаснут почти до тьмы,
даже как будто становятся меньше.
может быть, говорят они, тебе нужно что-то еще? наказать врагов, очернить сплетников?
сделать так, чтобы ты был прав навсегда?
мы так любим и так бы хотели помочь, ближе тебя у нас все равно никого здесь нет.
я говорю: я и так прав навсегда, я хочу, чтобы не было столько боли.
невозможно, говорят они, таков этот мир.
я говорю: ладно. кофе отличный,
пойду я, пожалуй.
работать дальше, как есть, без всякого повода.
© Александр Шуйский (Стрейнджер). Ни о чём
кофе, глинтвейна, чего угодно, все есть.
мне говорят: мы внимательно слушаем.
скажи, чего бы тебе хотелось, вот список.
я отпиваю кофе (он идеален, как все в этой комнате: запахи, свет, мебель и постояльцы)
и просматриваю
их огромный список со всеми благами на свете.
я говорю: того, чего я хотел бы, нет в этом списке.
ну, расскажи, говорят мне, мы очень хотим помочь.
я говорю: я хотел бы, чтобы те, кого я люблю,
не испытывали бы смертной тоски и муки.
может быть, немного печали - но не очень сильной и не очень долго.
чтобы ничего не болело так вот, чтобы годами - даже подумать страшно, так больно.
чтобы не было этого совсем никогда.
невозможно, говорят они и немного гаснут.
ну тогда, говорю, я хотел бы
семь или пять хотя бы лет для спокойной работы.
потому что довольно трудно
сделать что-нибудь путное, когда каждый день
нужно выдумывать повод, чтобы быть живым, если при этом
невозможно помочь своим близким,
выдумывать до самого вечера, да так и не выдумать.
и работать в итоге без всякого повода.
невозможно, говорят они и гаснут почти до тьмы,
даже как будто становятся меньше.
может быть, говорят они, тебе нужно что-то еще? наказать врагов, очернить сплетников?
сделать так, чтобы ты был прав навсегда?
мы так любим и так бы хотели помочь, ближе тебя у нас все равно никого здесь нет.
я говорю: я и так прав навсегда, я хочу, чтобы не было столько боли.
невозможно, говорят они, таков этот мир.
я говорю: ладно. кофе отличный,
пойду я, пожалуй.
работать дальше, как есть, без всякого повода.
© Александр Шуйский (Стрейнджер). Ни о чём