Мама хотела назвать ее Альбертиной, хотя Пруста никогда не читала, а это чужое, таинственное имя узнала из сериала с напряженным сюжетом. Но муж, человек прагматичный и состоятельный, грубо ответил: «Не надо дури», и назвал девочку Верой, в честь бабушки, как и нужно, наверное, называть новорожденных девочек.

Мама, как человек паразитирующий, мстительно стерпела, но ее взгляд стал затаённей и злее, и она сладко доверялась подругам: «Неужели он не понимает: если бы не его деньги, я бы никогда с ним не связалась. Он не получит меня как личность!» И гордо затягивалась узкой, как белый червь, сигаретой, лелея в себе тонкую духовную месть, которую ее муж так и не сумел ощутить: он был человеком, хотя и грубым, но все же не злым и простодушным.

Когда в ресторане за столиком – именинный торт, шесть горящих свечей, надутые детские щеки, потом задутые свечи, нелепый проамериканский колпак (так сейчас у всех, да и Бог с ним) – когда в ресторане за столиком мама, запальчиво, хотя и трусовато, протянула: «Я хотела назвать тебя в день твоего рождения красивым именем Альбертина, но папа не разрешил», папа даже не дернул щекой – настолько на значимы какие-то вещи.

Вера радовалась шести свечам, вот какая она молодец, хорошо подула – все разом потухли, значит ей теперь точно будет шесть лет. Только жаль, что она не стала Альбертиной, представляете – принцесса Альбертина, с таким именем бывают только принцессы, но раз папе не нравится, лучше остаться Верой и с папой, и задувать именинные свечи, чем быть какой-то принцессой. И больше об этом не мечтала, а просто и радостно жила даже в школе, где сложно просто и радостно жить.
Девочки из класса старались быть принцессами: гордо вскидывали головы, обижались с достоинством и надолго, а перед самым Новым годом в пятом классе шептались неслучайными группами возле школьных подоконников.

Еще двадцать лет назад, задолго до Веры, учительница литературы, Наталья Ивановна, любившая детей, но равнодушная к книгам, ввела традицию, не самую оригинальную, но светлую. Когда декабрьские ели в пышных, серебристых сугробах превращались за школьными окнами в волшебство, Наталья Ивановна обращала класс в театральную труппу, себя – в режиссера и добросовестно ставила пьесу «Двенадцать месяцев».

Ролей хватало на всех, иногда можно было увеличить число белок и сказочных глашатаев, но каждый раз по-новому вставал вопрос – кто будет играть Падчерицу? Были еще Королева и злая Дочка, но главная роль – всегда главная роль.

Если бы Наталья Ивановна любила книгу, она бы, может, и свою написала, – прохладно, как лаборантка с пинцетом и лягушкой, описала бы первую серьезною борьбу созревающих женщин, но она любила только детей, и, как могла, улаживала их ссоры и интриги пятого класса.

Иногда приходила чья-нибудь мама. Напугано и удивленно смеясь (надо же, какое исключение из моих правил), быстро говорила: «Я бы не стала просить, но Катя стесняется – она занималась в театральном кружке «Скворечник», не важно, сейчас его распустили, очень хочет поступать в театральный... Может, попробуете ее на роль, она уже играла Огневушку по Бажову».

Иногда девочка с узким лицом и серыми, прозрачными глазами подходила сама, тайно от всех, вставала возле учительского стола и выпытывала: «Наталья Ивановна! А вы уже Падчерицу выбрали? А к вам кто-нибудь подходил? А, понятно… Ну, никому спектакль не интересен, только мне и Ксюше. Да, Ксюше Власовой, но ей больше хочется сыграть Мачеху, а мне можно дать Падчерицу».

Наталья Ивановна, честная, добрая, строгая, в костюме спокойного синего цвета с ласковой брошкой на лацкане – три хризантемы –, страсти, как могла, усмиряла и все понимала – каждой девочке в этом возрасте хочется быть, а чем – девочка сама не знает: актрисой, принцессой, самой красивой, на сцене, еще, наверное, цветов…

Вере тоже хотелось выйти на сцену. Особенно, вслед за какой-то неясной мечтой, в крестьянском платке, там по роли платок положено, и проговорить оттуда нежные слова из роли: «Может, сирота сироту пожалеет?» На уроке внеклассного чтения, когда дети делили пьесу, Вера вскочила и вслух, при всех, закричала: «Наталья Ивановна! Возьмите меня в Падчерицы! Смотрите, как я могу!» И взвыла: «Может, сирота сироту пожалеет?» Боже мой, никакой гордости, ужаснулись девочки, надменно усмехнулись и упустили момент. «Ладно, Вера, давай будешь ты. А в мае, к выпускному, когда поставим сказки Андерсена, будет кто-нибудь другой…»

Она совсем не обижалась, но на уколы и старательные оскорбления тут же сердилась, немедленно, как цыганка, что-то в ответ крича – темноглазая, в черно-розовых, ярко лиловых платьях, в которые лет до пятнадцати рядила ее (в мечтах еще Альбертину) мама. Платья эти, безумные и прекрасные, как из фильмов Альмодовара, на настоящей Альбертине были бы, наверное, хороши, но Вера невнятно трясла своими юбками, бретельками, и больше походила на фламинго, чем на мамину мечту – принцессу.

Да какая из нее принцесса, никакой гордости, никакого даже, достоинства, никакого, между прочим, дарования, а поступила в Институт изящных искусств, пробила головой, ну, может, немного папиными знакомствами, ну а как еще сейчас, вот так вот ходила и била: «Я смогу у вас учиться!», как когда-то, на уроке внеклассного чтения: «Возьмите меня в падчерицы».

По инерции носила дорогие альмодоваровские платья, которые ей совершенно не шли, переставали быть фешенебельными на ее костлявых плечах, но она в них, совершив какой-то магический круг, становилась по-цыгански очаровательной, возвращая диким платья их недодуманную рваную грациозность.

В одном из таких она контрабандой попала на закрытую презентацию арт-объекта «Пустой лимон», куда лишних не пускали, но ей было надо, и не из гордости, а для каких-то рабочих целей. Сновала служебно одетая девушка с синей папкой и хорошим нюхом, и все время допрашивала Веру: «Вы кем приглашены?», а Вера отвечала: «Я из журнала «Геральдите». Придумала с ходу, ввела в ступор, с кем надо – познакомилась, но лучше всего она вышла замуж.

Ее острая, единственная любовь, Лев Осипович, преподаватель истории индийской письменности, человек желчный и нелиберальный, любивший руны и не очень – студентов, решил жениться. Он выбрал себе жену, немолодую, но вполне подходящую, интеллигентную дочь бывшего научного руководителя Льва Осиповича. Эльвира, полная, плавная еврейка, похожая на неядовитую змею, уже согласилась замуж, и вряд ли она, преподаватель французского, все в том же Институте изящных искусств, замечала несложную, негордую, хотя и в бешеном платье, Веру, до рокового дня.

В тот день Вера, которая про Льва Осиповича знала, страдала, конечно, но истово и без самоедства, а с выходом, увидела Льва и Эльвиру в институтской столовой, за столиком – они деликатно жевали бублик, запивая чаем: тихая, еврейская пара, но нет. Лев Осипович и вся древняя, глубокая Индия со слонами, санскритом, Ведами и бинди на лбу индианок, никак не ложились на этот мягкий, подмокший бублик. «Что вы тут делаете? Не пейте с ней чай – вы же знаете, что вам она не подходит!»

Конечно, потом были тихие скандалы и громкие унижения, бегство и ужас Льва Осиповича, который все-таки не выдержал и сдался – никогда, с времен открытия ведических рун в его жизни не было ничего такого живого, как Вера.

А Вера, как всегда, была счастлива – никогда не копила обид, но, когда надо, ругалась в ответ, как цыганка – темноглазая, в ярко лиловых альмодоваровских платьях.

Сейчас словом «нарцисс» обзываются направо-налево.
А настоящий миф о Нарциссе не так-то прост.
Нарцисс отверг красивого юношу Аминия; тот заколол себя мечом на пороге дома Нарцисса. Знаете, это личное право человека - не вступать в связь с юношей, который его домогается, разве не так? К тому же, закалывать себя мечом на пороге чужого дома - что-то с психикой было неладно у этого красавца Аминия.
Потом девушка Эхо привязалась к Нарциссу. Преследовала его всюду и повторяла за ним его слова: «оставь меня в покое!». Девушка истощила себя навязчивым преследованием так, что превратилась в Эхо.
И за это Нарцисса наказала богиня Афродита. Он увидел своё отражение в воде, сам в себя влюбился и умер от голода и жажды, не в силах перестать любоваться собой.
С девушкой-психопаткой и юношей-истериком все более-менее понятно. Вот к вам бы они привязались и начали требовать любви, - вы уверены, что вступили бы в связь с неприятными вам лично особами? С девушкой, страдающей эхолалией, и с Аминием, мстительным эмоциональным шантажистом?
На самом деле, забыта важная часть мифа. Он совсем о другом. У Нарцисса была сестра-близнец. Он ее очень любил. А потом она умерла. И не в силах вынести боль потери, Нарцисс смотрел на отражение своего лица в воде. Он не на себя смотрел, понимаете? Он видел дорогое лицо горячо любимого и навсегда потерянного существа. Он глядел на ту, что была ему дороже жизни. На умершую сестру, на своего близнеца.
Он умер от горя утраты.
А заводить отношения с прилипчивыми юношами и девушками он не хотел. Он был личностью в те времена, когда о личности мало знали и думали. Обладаешь красотой и молодостью, склоняют тебя к сексу - ну так давай. Это угодно Афродите или ещё кому-то там на Олимпе. Не думай особо. Пользуйся и другим давай собой пользоваться, ишь, цаца какая. Аминий ему, видите ли, не нравится! Одно слово - Нарцисс!
Нормальный нарциссизм присущ нормальным людям. Всем без исключения.
А те, кого называют Нарциссами, - может, им просто не нравятся юноши и девушки приставучие? Может, они любят кого-то в своём сердце? Безнадежной любовью. И им просто лучше одним? Им так легче. Они же ни к кому не лезут, просто смотрят мысленным взором на дорогое лицо…
А окружающим кажется, что Нарцисс любуется собой. Накажи его, Афродита! Зачем он не даёт себя целовать и хватать руками за нежные места? И сидит один у ручья?
Никому нет дела, что у других на душе. Какая тоска и печаль. И мало кто знает полностью историю Нарцисса…

© Анна Кирьянова

Педро Альмодовар контролирует каждый аспект в своих фильмах, от изображения на бумаге каждой сцены до начала съемки и конечно, внешнего вида и выбора одежды для его персонажей. Он планирует свой фильм до мельчайших деталей. Никакое платье, картина на стене или цвет не выбран случайно. Каждый элемент — часть головоломки.

«Для меня мода в фильме имеет два очень важных аспекта», — сказал Педро Альмодовар в «Нью-Йорк Таймс» в 1994 году. «С одной стороны, это эстетически создает фильм, потому что цвет важен. Я устанавливаю палитру цветов как художник. С другой стороны, костюмы дают информацию о характере, работе, которую они выполняют, о своем состоянии бытия, о том, как они себя чувствуют. Костюмы — это не что иное, как поверхностные элементы фильма».

Действительно, есть несколько режиссеров, которые сформировали такую ​​симбиотическую связь между костюмом и кино, чей праздник моды на большом экране богат символикой и визуальными стимулами в равной мере.

Альмодовар начал свою карьеру в составе La Movida Madrileña, социального, экономического и культурного движения, возникшего в Мадриде после смерти Франсиско Франко в 1975 году, ознаменовавшего переход от фашистской диктатуры к гедонистической и освобожденной Испании. Впоследствии большая часть его творчества отражает непристойную сексуальную свободу, определяющую эту эпоху. Дизайнер Жан Поль Готье, чья сюрреалистическая и максималистская одежда проводит параллели с чувствительностью Альмодовара и актриса Росси де Пальма, которая, как «живое, дышащее Пикассо», стала одной из самой узнаваемой музой моды. Ниже приведено четыре фильма, в которых костюм имеет большое значение.

1. Женщины на грани нервного расстройства, 1988
Черная комедия «Женщины на грани нервного расстройства» принесла режиссеру первую премию в номинации «Оскар» в 1988 году. Главную героиню Пепу Маркос (Кармен Маура) внезапно и без объяснений бросил любовник Иван, в поисках понимания того, почему так произошло, она вступает в довольно напряженные отношения с его бывшей женой. Альмодовар сказал об эстетике фильма:

«Я хотел, чтобы в картине поп-арт выглядел как набор, с пастельными тонами».

Пристрастие к вещам китча также отражается в костюмах, например, в большом количестве красного цвета, который смешивается в одном кадре с зеленым, синем и пастельными тонами, словно подчеркивая безумие, в которое попала главная героиня, страсть, бешеные чувства, нескончаемую энергию. Крупные украшения в большом количестве, пара пластиковых серег, которые выглядят словно свисающие миниатюрные кофейные перколяторы, дополняют и без того странную эстетику.

2. Кика , 1993
Молодой косметолог-гример Кика приглашена в особняк американского писателя Николаса, где она должна подготовить тело пасынка хозяина Рамона к погребению. Примечательно, что она возвращает молодого человека к жизни, и пара глубоко влюбляется друг в друга. Фильм ознаменовал первое сотрудничество Альмодовара с Жаном Полем Готье, который разработал одежду для роли Андреа, телеведущей с садистскими наклонностями, которая в буквальном смысле носит кровь на рукаве. Режиссер попросил создать образ как будто актриса только что стала жертвой катастрофы, но при этом она должна выглядеть гламурно. Цвет платьев в фильме не случаен. Кроме прямой ассоциации: красный цвет – кровь, черный – смерть, следование испанским традициям с жгучим сексуальным темпераментом, кровавой корридой, изяществом фламенко. В этом кадре подол платья залит потоками крови, костюмы героини отражают ее характер. Готье назвал этот стиль «кровавый гламур».

«Это отражение эстетики ужаса, мусорного дизайна и пост-панка в моде, а в итоге получилось эстетическое насилие», — сказал Альмодовар.

3. Разомкнутые объятия, 2009
Пенелопа Крус напоминает молодую Палома Пикассо, играя актрису Лену, которая обречена на трагический конец. Слепой сценарист Гарри Кейн, рассказывает историю о том, как он потерял свою любимую, фильм перескакивает во времени с 1980 годов до наших дней. В результате костюмы являются показателями эпохи. Лена одета в голубой серый костюм конца 80-х годов в первой сцене, это способ сказать нам, что она работающая женщина. В сцене 1994 года она появляется в эксклюзивном платье от Chanel с обилием золотых цепей, символизирующих богатство и зависимость. Цепи словно подчёркивают несвободу главной героини, ее скованность. Мы также видим, что Лена превращается в очаровательную Мэрилин Монро, в парике совершенно противоположном ее цвету волос. Возможно, этот элемент ее образа в фильме говорит о том, что в отношениях за деньги приходится быть не собой. Кейн восклицает: «Не улыбайтесь, парик довольно лживый!». Лена переживает еще одну трансформацию в фильме, и ее гардероб еще раз отражает это: беззаботная одежда, которую она носит, вызывает у нее влюбленность и дает нам понять, что она нашла свою свободу (с)

увидела твой ник - глазам не поверила - даже настроение поднялось!

Как жизнь вообще? заходи почаще, а то мы тут вымираем, как динозавры

Я тут все ж недолго и нечасто смогу бывать)) у меня комп пока редко доступный девайс

скажу по секрету - я топик не читала))) я твой ник увидела вобщем разделе, что ты тут написала - вот и зашла

ну жалко( а почему? ты в подполье ушла?)) как вообще дела, все хорошо?