Света не знает, почему она не едет в Турции. Она даже покупала босоножки, почти как у Наташи – с тонкими ремешками, потом искала горячие туры. «Да не горячие, а горящие, балда», – ласково учила беззлобная, крепкая сестра. «Ты приложение на телефон поставь и следи».

И Света следила, но приходил август, приплывали сизые облака, ватные и надежные, похожие на школьные дни, и Света уезжала на дачу, где в первый же день забиралась на старый диван с плюшевым покрывалом, похожим на музейную ценность, и читала Тургенева. Именно Тургенева, тихого, поэтично сонного, и старая дача становила дворянским гнездом.

Утро пахло яблоком, деревянный дом был наполнен шорохом насекомых и милым хламом: тумбочка с одной дверцей, странные, желто-красные жар-птицы на стенах. Все отжившее и ненужное свозили на дачу, где оно заново оживало, превращаясь в ласковый, теплый быт. По утрам в окно билась рябина. Света лежала на перекошенном диванчике, смотрела на рябину, на деревянных жар-птиц, и мечтала: «Цветов и неживых вещей приятен запах в этом доме…» Мечтала сначала о близкой чашке кофе, потом – о новой жизни, например, о далекой Турции.

На второй день, после утренней рябины в окне, появлялись рыжие тыквы. Они врывались в день из солнечного огорода, из темной, августовской зелени и синевы, волшебные, как Золушкины кареты. Света носила их в дом, спотыкаясь о свежие бруски и доски, о спрятанные в траве грабли, и дача оживала, становилась родной, ежегодной, особенно после того, как она, наконец, находила под крыльцом зеленую лейку с помятым боком: «Света, ты поищи внимательно – в глубине порой».

Весь второй день Света рыла в глубине. Бани, сарая, старого немецкого шифоньера в заснувшей, как и весь дом, комнате, умеющей превращать яркий солнечный полдень в подводный зеленоватый сумрак, полный рыжих жар-птиц. В шифоньере находила подшивку журналов «Юность» за восьмидесятые годы, чья это была юность? Света вплывала в нее, сидя на полу, и вся ее жизнь собиралась на этой старой даче, обретала смысл и даже покой.

Жизнь у них с мамой была простая. Утром – белые, каждая со своей щербинкой, чашки с давними рисунками, Светина – с васильками, на завтра – омлет с помидорами. «Как там Наташка говорила – менемен? Как они там, интересно, сейчас в Турции? Загорают…» Но Турция теперь была бумажной и плоской, как календарь на двери веранды – числа и буквы под фальшивым глянцевым морем – оно появлялось только ночью и в ливень, когда закрывали дверь, включали свет и с радостным ужасом смотрели в окно – вот как льет! Рекламная Турция отрешенно смотрела с календаря, приближался вечер, звездное небо за кружевной занавеской, яблоко, ночное чтение – Тургенев.

Все дни ее были наполнены, тыквами, мечтами в гамаке, парниками, выгоревшими на солнце ведрами, веером воды над кустом смородины – длинный, упругий шлаг становился в веселых руках живым, как удав, заливал кусты, травы и ягоды. Дни были наполнены лестницей, приставленной к тайному отверстию чердака, старым рукомойником на стволе черемухи, куском мыла, ворованного сороками, слизнями на кочанах капусты, как на картинках из книги немецких сказок.

«Охота вам упластываться?» – спрашивал в сентябрьский воздух зять Саша, вернувшийся со своей крепкой, красивой Наташей из Турции. Он, как всегда, что-то нес, этим, наверное, и жил, понимала вдруг Света, глядя на его крепкую шею цвета турецкого шоколада и на руки, в которых – банки с перцами, закрученные мамой, бидоны с мелкой, сибирской вишней, собранные Светой.

«Все в магазине же можно купить», – нес мешок молодого картофеля Саша, а мама бежала сзади, поддерживая мешок, и весела объясняла: «Если все будут так говорить, кто ж руками работать будет!» Красивая Наташа в золотых босоножках, уперев руками бока, возмущалась: «Ну, мама! Выкиньте вы эту мятую лейку! Тебе же Сашка новую из нержавейки привез. Света, если бы ты знала, какая в Турции красота! Езжай, отдохни!»

А Света радовалась – и мешку молодой картошки, и золотым тыквам, и лейкам – новой, из нержавейки, и старой, с мятым боком, и красивой, сильной сестре Наташе, привезшей с собой свет из далекой страны, в которую она, Света, обязательно когда-нибудь поедет.