Пойдём к камину, а? Я тебе чаю налью. Или лучше кофе сварить? И кресло в уголок к огню... пойдём?

Яблоко в руке
песня в парусах
замок на песке
в песочных часах
память налегке
обморок вдвоем
жизнь на волоске
моя на твоем

(В.Павлова)

Что вы делаете здесь в такое время? – спросил молодой мужчина в темно-синей униформе и с фонарем в руке.
Зачитавшись, она даже не слышала, как он вошел.
– А вы не видите? – ответила она, поднимая голову. – Плачу.
– У вас есть разрешение?
– Нет. Я плачу без разрешения.
(Януш Вишневский. Одиночество в сети)

Ему всегда нравилась Натали Коул. За имя. И за то, что она рассказывает в своих песнях необыкновенные истории. Слушая её, ты переживаешь, а переживания – это самое важное. Только ради переживаний и стоит жить. И ради того, чтобы потом можно было о них кому-то рассказать.
(Януш Вишневский. Одиночество в сети)

Я свяжу тебе жизнь из пушистых мохеровых ниток,
Я свяжу тебе жизнь - не солгу ни единой петли,
Я свяжу тебе жизнь, где узором по полю молитвы
Пожелания счастья в лучах настоящей любви,
Я свяжу тебе жизнь из веселой меланжевой пряжи,
Я свяжу тебе жизнь и потом от души подарю.
Где я нитки беру, никому никогда не признаюсь.
Чтоб связать тебе жизнь, я тайком распускаю свою...
(Не знаю чьё)

Тебя будут звать - Икар,
А лучше - Карл-
Вильгельм-Отто Лиллиенталь.
Давай, взлетай!

Тебя будут звать - смотри -
Антуан де Сент-Экзюпери,
а лучше - Сен-Жермен де Пари.
Давай, пари!

Ты сможешь вернуться назад, если я смогу
Выложить слово "вечность"льдинками на снегу.
Но у меня изрезаны пальцы в кровь -
Как ни стараюсь, выходит "любовь, любовь".
Тает, капает, букву к букве не донести,
Как ни крути, выходит "прости, прости".

Воск растекается, айсберг, заплыв в Гольфстрим,
Тает, пока мы тут о вечности говорим.
Думаешь, вечность? Точно удар поддых,
Сверху отлично видно: "Ich liebe dich" -
Как ни прикладывай - лёд - погоди - не тай -
Падает Карл-Вильгельм-Отто Лиллиенталь.

Даже из космоса, из нежилых систем
Звездных - отлично видно: "Je t'aime, Je t'aime" -
Лётчик мой растворяется в утреннем молоке
С огненной Розой в юношеской руке.
Ах, недолет, воздушный звенит поток.
Каждый земной сверчок должен знать шесток.

Глупая Эльза, не прогадай, смотри!
Глупая нежность, глупая Роз-Мари...
Стеклышко продыши, сказочку расскажи,
Смирительную рубашку ему свяжи.


...Марта, терзая пальцами флердоранж,
Крикнет - и он услышит, мин херц, мон анж, -
Не про люблю-люблю, не про жду назад, -
Он услышит, как льдинки ломаются и скользят:

- Карл!.. Они положили в пушку сырой порох!..
(Ольга Родионова)

А ещё я скажу вам, что такое современный сатир. Это тот, кто изображает женщину на бумаге, чтобы заставить её говорить и делать такое, чего ни одна реальная женщина в здравом уме и твёрдой памяти в жизни не скажет и не сделает.
(Джон Фаулз. Мантисса)

Ты лети! Я машу крыльями

Взошло солнце, и река, и лес, и холм были так прекрасны, что от них нельзя было отвести глаз.
Поэтому с утра Ёжик выбежал на берег, глядел и глядел, дышал и дышал, и никак не мог надышаться.
— Дышишь? — спросил Заяц.
— Дышу, — сказал Ёжик.
— Дыши, — сказал Заяц. — А я побегу, потому что на ходу лучше дышится.
И убежал.
Потом пришла Мышь. Это была важная лесная Мышь с зонтом.
— Зачем тебе зонтик? — спросил Ёжик.
— Я — дама, — сказала Мышь. — А где ты видел, чтобы дама выходила из дома без зонта?
— Но ведь дождя-то нет!
— А если пойдет? — и Мышь, повертев зонтиком, удалилась.
Потом пришел Медвежонок. Он ничего не сказал, сел рядом с Ёжиком и зажмурился.
Ёжик тоже зажмурился, и так они посидели молча.
— Хорошо, да? — сказал Ёжик.
— Ага, — сказал Медвежонок.
— А всё-таки смотреть лучше, — и Ёжик открыл глаза.
Бледно-голубая река уходила за поворот и в дымке таяла.
Ёжику было так хорошо, что хотелось лететь. Расправить крылья, взлететь высоко-высоко и долго-долго парить, не шевеля крыльями.
«Если бы я был птицей, — думал Ёжик, — у меня обязательно были бы очень большие крылья. Один раз взмахнул, и — летишь...»
— Всё равно надо махать, — вдруг сказал Медвежонок. -Взмахивать.
— Что?
— Я говорю, даже если, как у орла, всё равно надо разика два, а взмахнуть.
— Ты о чём? — спросил Ёжик.
— О том, — сказал Медвежонок. — О чём ты думаешь.
— Откуда ты знаешь, о чём я думаю?
— А чего тут знать-то? — не открывая глаз, сказал Медвежонок. — Ты всегда думаешь об одном и том же.
— О чём же?
— «О чём же?» — передразнил Медвежонок. — О том, что надо махать. А ты — ленивый. Тебе бы только лететь. Лети и лети, а машет пусть Медвежонок.
— Ты чего ворчишь? — изумился Ёжик. — Я тебе что-нибудь сказал?
— А тебе и говорить не надо! Ему бы только лететь, видишь ли, лететь и лететь, а машет пусть Медвежонок.
— Да где ты за меня махал?
— Я всегда за тебя машу, — сказал Медвежонок. — Ты только не знаешь.
— Где? Когда?
— Везде. Всегда!
— Ты что — за меня дом убираешь?
— Причем здесь дом, когда мы говорим о крыльях?
— Ты что, за меня махал крыльями?
— Махал, — сказал Медвежонок.
— Когда?
— Всегда, — сказал Медвежонок. — Всегда, когда ты летишь, я машу крыльями.
Ёжик вдруг зажмурился и когда открыл глаза, увидел вокруг такую красоту, что в душе взлетел высоко в небо и оттуда, сверху, вдруг увидел маленького себя и Медвежонка, и Мышь с зонтиком, и реку, и холм, и лес, и совсем крошечный Медвежонок вдруг вскочил, замахал лапами и закричал: «Ты не бойся! Ты лети! Я машу крыльями!»

© Сергей Козлов

ДУРАК

Жил-был дурак. Он молился всерьез
(Впрочем, как Вы и Я)
Тряпкам, костям и пучку волос -
Все это пустою бабой звалось,
Но дурак ее звал Королевой Роз
(Впрочем, как Вы и Я).

О, года, что ушли в никуда, что ушли,
Головы и рук наших труд -
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.

Что дурак растранжирил, всего и не счесть
(Впрочем, как Вы и Я) -
Будущность, веру, деньги и честь.
Но леди вдвое могла бы съесть,
А дурак -на то он дурак и есть
(Впрочем, как Вы и Я).

О, труды, что ушли, их плоды, что ушли,
И мечты, что вновь не придут,-
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.

Когда леди ему отставку дала
(Впрочем, как Вам и Мне),
Видит Бог! Она сделала все, что могла!
Но дурак не приставил к виску ствола.
Он жив. Хотя жизнь ему не мила.
(Впрочем, как Вам и Мне.)

В этот раз не стыд его спас, не стыд,
Не упреки, которые жгут,-
Он просто узнал, что не знает она,
Что не знала она и что знать она
Ни черта не могла тут.
(Р.Киплинг, перевод К Симонова)

Исполнить желание на пианино
(а как хорошо бы – на скрипке, с оркестром!),
понять, что желание неисполнимо,
прищуриться над бесконечным реестром
разочарований, и, старчески тупо
следя за мечтой, уходящей вприпрыжку,
привычно заплакать, и крышку со стуком
захлопнуть, и выплюнуть соску-пустышку.

(с)
В.Павлова

Быть = забыть
о том плохом, что было,
о том хорошем, что будет,
точнее, что может быть
= всё время помнить
о том хорошем, что было,
о том плохом, что будет,
потому что не может не быть.
/..она же/

Люди, братья мои люди,
Где вы? Отзовитесь!
Ты не нужен мне, бесстрашный,
Кровожадный витязь.

Не хочу твоей победы,
Дани мне не надо!
Все мы - яблони и вишни
Голубого сада.

Все мы - гроздья винограда
Золотого лета,
До кончины всем нам хватит
И тепла и света!

Кто-то мудрый, несказанный,
Все себе подобя,
Всех живущих греет песней,
Мертвых - сном во гробе.

Кто-то учит нас и просит
Постигать и мерить.
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить!


Тушканчик

Не плачь об ушедшем,
не плачь, ни к чему,
не бойся октябрь вдохнуть полной грудью,
я знаю, что дальше дожди и распутье,
но благостно надо принять кутерьму

листвы золотой
и червонных рябин
горчащие терпкие-терпкие соки,
дожди затяжные, ветра, что жестоки –
весь этот ниспосланный небом нам сплин…

Не плачь об ушедшем,
всё будет, поверь,
гораздо контрастней, острее, чем летом,
и осень подарит – смотри по приметам,
которые провозглашают теперь

любовь –
необъятное море любви,
накрывшее рыжей волной листопада…
Скажи, что ещё в этом мире нам надо?
Черпай же осеннее счастье, плыви

вперёд,
наслаждаясь сегодняшним днём
таким драгоценным, таким настоящим,
таким мимолётным, беспечно скользящим…
Не плачь об ушедшем, пока мы вдвоём…

Ой, какой у меня здесь сегодня стихопад.
Спасибо всем!

В лес хочу...

Тихо в чаще можжевеля по обрыву.
Осень — рыжая кобыла — чешет гриву.
Над речным покровом берегов
Слышен синий лязг ее подков.
Схимник-ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.


Тараска это....

Чижик-птичка в небесах
Загляни в мои глаза:
Все, о чем душа поет
Намурлычет серый кот.

Фыркнут ежики в ночи,
Тише ночками стучи.
По ступенькам топая...
Дверь открыта... Вот и я.

Жила-была на свете девочка,
у нее были белые крылышки.
И каждую ночь она летала
к своим сестричкам звездочкам,
Потому что днем звездочки спали,
а ночью выходили гулять.
И когда маленькая девочка
с белыми крылышками
прилетала к ним
они очень радовались,
начинали петь песенки
и танцевать причудливые звездные танцы.
И все время смеялись, смеялись, смеялись...

Бог мой, ясный свет в ночи!
Сердце радостно стучит.
Слышишь песенку мою?
Не молю, тебя люблю.

Есть на свете чудеса!
Я лечу на небеса!
А вернусь обратно,
Станет все понятно.

И чего только не придумают эти люди!
То им жизнь не та,
то им Бог не тот,
то у них сердце не стучит,
то душа не живет.
Нет, чтобы улыбнуться миру,
полюбить друг друга –
вот тебе и звезда!

Вы не плачьте глазки –
Пусть не сбылись сказки.
Но живет покуда
Еще в сердце чудо.

Если улыбнешься –
К Богу прикоснешься.
Девочка-причуда,
Ты ведь не отсюда?

Угу! Кто там такой большой летит впереди?
Где твои крылья?
Где твое сердце?
Кто ты?... Кто ты?...

Я лишь птичка в небесах
Слились наши голоса.
А наступит лето –
Я дождусь ответа.

И услышу из дали
Снова песню о любви.
Девочкины слезочки
Превратятся в звездочки.
(Елена Фролова)

Под красным вязом крыльцо и двор,
Луна над крышей, как злат бугор.
На синих окнах накапан лик:
Бредет по туче седой Старик.
Он смуглой горстью меж тихих древ
Бросает звезды — озимый сев.
Взрастает нива, и зерна душ
Со звоном неба спадают в глушь.
Я помню время, оно, как звук,
Стучало клювом в древесный сук.
Я был во злаке, но костный ум
Уж верил в поле и водный шум.
В меже под елью, где облак-тын,
Мне снились реки златых долин.
И слышал дух мой про край холмов,
Где есть рожденье в посеве слов.

Сегодня ехел по трассе, шел град. Дорога - сребряная... Вспомнил, что у тезки сть чего-то... Вот.

Серебристая дорога,
Ты зовешь меня куда?
Свечкой чисточетверговой
Над тобой горит звезда.

Грусть ты или радость теплишь?
Иль к безумью правишь бег?
Помоги мне сердцем вешним
Долюбить твой жесткий снег.

Дай ты мне зарю на дровни,
Ветку вербы на узду.
Может быть, к вратам господним
Сам себя я приведу.

Что то хреново мне опять..

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

(Ахматова)

И еще ее же до кучи

Нам свежесть слов и чувста простоту
Терять не то ль, что живописцу – зренье
Или актеру – голос и движенье,
А женщине прекрасной – красоту?

Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены – и это знаем сами –
Мы расточать, а не копить.

Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.


(Тараска я)

Надоело в бане... Все. Не буду больше до среды писать...

Приключилась на твердую вещь напасть:
будто лишних дней циферблата пасть
отрыгнула назад, до бровей сыта
крупным будущим чтобы считать до ста.
И вокруг твердой вещи чужие ей
встали кодлом, базаря "Ржавей живей"
и "Даешь песок, чтобы в гроб хромать,
если ты из кости или камня, мать".
Отвечала вещь, на слова скупа:
"Не замай меня, лишних дней толпа!
Гнуть свинцовый дрын или кровли жесть -
не рукой под черную юбку лезть.
А тот камень-кость, гвоздь моей красы -
он скучает по вам с мезозоя, псы:
от него в веках борозда длинней,
чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней".

(Тараска я)

Надоело в бане... Все. Не буду больше до среды писать...

:( ыыыыыыыыыыы

Есть в мире лишние, добавочные,
Не вписанные в окоем.
(Не числящимся в ваших справочниках,
Им свалочная яма - дом.)

Есть в мире полые, затолканные,
Немотствующие: навоз,
Гвоздь - вашему подолу шелковому!
Грязь брезгует из-под колес!

Есть в мире мнимые, невидимые:
(Знак: лепрозариумов крап!),
Есть в мире Иовы, что Иову
Завидовали бы - когда б:

Поэты мы - и в рифму с париями,
Но, выступив из берегов,
Мы бога у богинь оспариваем
И девственницу у богов!

(М. Цветаева)

- Не стержень
Ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет - такого сиротства в мире!

Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
...За их взгляд, изумленный насмерть,
Извиняющийся в болезни.

Как в банкротстве... "Ссудил бы... Рад бы -
Да..."
За тихое, с уст зажатых:
"По каратам считал, я - брат был..."
Присягаю: люблю богатых!

Чо та опять классика...

Разговор с гением
Глыбами - лбу
Лавры похвал.
"Петь не могу!"
- "Будешь!" - "Пропал,

(На толокно
Переводи!)
Как молоко -
Звук из груди.

Пусто. Суха.
В полную веснь -
Чувство сука".
- "Старая песнь!

Брось, не морочь!"
"Лучше мне впредь -
Камень толочь!"
- "Тут-то и петь!"

"Что я, снигирь,
Чтоб день-деньской
Петь?"
- "Не моги,
Пташка, а пой!

На зло врагу!"
"Коли двух строк
Свесть не могу?"
- "Кто когда - мог?!" -

"Пытка!" - "Терпи!"
"Скошенный луг -
Глотка!" - "Хрипи:
Тоже ведь - звук!"

"Львов, а не жен
Дело". - "Детей:
Распотрошен -
Пел же - Орфей!"

"Так и в гробу?"
- "И под доской".
"Петь не могу!"
- "Это воспой!"

А теперь вспомнилось...
Представь, муыка Таривердиева... И стихи

Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной -
Распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью - всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня - не зная сами! -
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, -
За то, что вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не вами.

И напоследок, перед сном...
Для тбя, Таш.
Умиротворение осеннее...

Умиротворение осеннее.
И деревья станут ждать спокойно
Своего земного воскресения,
Зимний холод пережив достойно.
Пахнет по утрам зеленым чам.
Каждый лист облит медовым цветом.
Шлет поклон свой солнечному лету
И зарю холодную встречаем.
Заколдован, замер старый ельник
У студеной ключевой воды.
Четки уронил каштан-отшельник -
Глянцевые зрелые плоды.
Лес, как будто одинокий скит,
В молчаливом ожидании стоит.

О, спасибо тебе.
А то мне все выходные не до чтения...
Ещё и Цветаевой любимой столько.

Для тебя еще Цветаевой. Не читал это раньше

Не ветром ветреным -- до -- осени
Снята гроздь.
Ах, виноградарем -- до -- осени
Пришел гость.
Небесным странником -- мне -- страннице
Предстал -- ты
И речи странные -- мне -- страннице
Шептал -- ты.

По голубым и голубым лестницам
Повел в высь.
Под голубым и голубым месяцем
Уста -- жглись.

В каком источнике -- их -- вымою,
Скажи, жрец!
И тяжкой верности с головы моей
Сними венец!

Еще Ахмадулина нравится...

Пятнадцать мальчиков, а может быть и больше,
а может быть, и меньше, чем пятнадцать,
испуганными голосами
мне говорили:
"Пойдем в кино или в музей изобразительных искусств".
Я отвечала им примерно вот что:
"Мне некогда".
Пятнадцать мальчиков дарили мне подснежники.
Пятнадцать мальчиков надломленными голосами
мне говорили:
"Я никогда тебя не разлюблю".
Я отвечала им примерно вот что:
"Посмотрим".

Пятнадцать мальчиков теперь живут спокойно.
Они исполнили тяжелую повинность
подснежников, отчаянья и писем.
Их любят девушки -
иные красивее, чем я,
иные некрасивее.
Пятнадцать мальчиков преувеличенно свободно, а подчас злорадно
приветствуют меня при встрече,
приветствуют во мне при встрече
свое освобождение, нормальный сон и пищу...
Напрасно ты идешь, последний мальчик.
Поставлю я твои подснежники в стакан,
и коренастые их стебли обрастут
серебряными пузырьками...
Но, видишь ли, и ты меня разлюбишь,
и, победив себя, ты будешь говорить со мной надменно,
как будто победил меня,
а я пойду по улице, по улице...

Именно вот это Ахмадулиной - очень люблю. Как угадал?

Когда придут тебя забрать – в забытьё, в небытиё, в прошлое – будет зима. Самое время лепить снежных деток и приручать зверей с тёплой шерстью.
Расстояние между нами – пропасть с детский родничок на темечке – можно потрогать пальцем.
Там нет пустоты, там до сих пор всё живое и бескожее. Персональный тренажёр для обострения чувствительности...

Когда придут тебя забрать и вынуть из меня, как вырезают из яблока потемневший фрагмент, широким конусом, почти до сердцевины, я всё стерплю – я долго училась.
Но память искусно заметает следы и, боясь оставить лишнее, резанёт по живому.
Кровь загустеет и не потечёт – она во мне закатана на зиму.
Только это и спасает.

Но сейчас, когда листья сухой ветошью выстилают постели в каждом парке, когда ещё можно найти островок травы, в которую упасть – давай займёмся жизнью прямо здесь!
Кто знает, что станет с нами, когда сойдут снега...
С недавних пор мне стали нравиться счастливые финалы.
Но хэппи-энды снова не в моде. Поэтому в конце все умрут.
Или что-нибудь ещё…
(Елена Касьян)

Страдать. Страдать - сладко? А зачем мне выстраданное? Зачем,когда вокруг и так много горя? Я хочу, я буду бегать наперегонки с падающими осенними листьями, кричать птицам, я буду... Я хочу... Я ... А все-таки, сколько горя вокруг. Жить, чтобы страдать, или страдать, чтобы жить? Почему третьего нет? Почему, когда ы счастлив, или тебе кажется, что счастлив, утром встретишь умершего от пьяного гонщика человека... Он наверняка шел за кефиром к завтраку, или опохмелиться, не столь важно, но он хотел жить, так же, как и я, как ты... А за ним - горе. Черное... такого цвета даже нет в природе. Потому что нелепо, неожиданно... Без причин, без смысла...
А вечером ты уже забыл. И снова тебе хорошо... Вот ты пьешь горячий, дымящийся чай и тут перед глазами снова серый асфальт и одеялом бугрящееся, бесформенное...
Страдать, чтобы жить, или все же жить просто, без страданий, без дум, просто счастливо? А ведь это мерзко. Подло. Низко...
Все-таки, в страданье - жизнь...

И хочется лечь, завернуться в небо, от всех сквозняков подоткнуть бока...А серая армия дона Рэбы с утра маскируется в облака. Куда ни посмотришь - повсюду рати, подмокшая вата саднит в груди...И я выхожу их встречать в халате, в носках, мизантропии, бигуди. Я режу огурчик, соленый, вялый, нектар для моих дорогих гостей...И осень засаленным одеялом уже застелила мою постель.
- О, Господи, дай мне...
- Возьми сама.
Сходить за кефиром. Сойти с ума.
И я не мыслю себя без виски, янтарных колосьев вторая власть, была бы я киской - купила вискас, а так - по октябрьски надралась. Цепная дворняга, калачик света тащу по команде "Пошла! Апорт!", мне хочется даже прослыть поэтом - ведь это, по сути, престижный спорт. Четвертая рифма, вода седьмая, не вижу, не слышу, иду на Вы...Как милой бедняжке дожить до мая? Бедняжки к морозам уже мертвы.
О Господи, я же...
- Уже не я.
Расти до отметки. Срастить края.
И я засыпаю, зажав аорту в промокшей, осенней, чужой горсти, промозглое время - другого сорта, уже не способное прорасти, последнее, злое, не мякиш - сажа, скребу по сусекам, держусь в руках, а в общем, родные, совсем не скажешь, что я препарирую облака. Прости меня, милый, за эту силу, хохочет в кармане картонный черт. Я просто хотела, чтоб все красиво. Он садит меня на свое плечо.
О, Господи, слева!
- Смотрю, держись.
Играю на вылет. Играю в жизнь.

© mousss

Так и сиди, завернувшись в шаль,
День напролет молчи.
Мертвых принцесс никому не жаль, -
Вот и смотри, как уносят вдаль
Душу твою грачи.

Стань холоднее кариатид,
Мраморнее колонн.
Пусть себе ходят вокруг, свистит
Шут, и пустеет трон.

Пусть себе вянет твоя герань,
Путается шитье.
Даже навстречу ему не встань, -
Он объявился в такую рань,
Знаешь, ради нее...

Может, яду налить в вино?
Может, нанять стрелка?..
Ах, не греют колен давно
Мраморные шелка...

Губы - холодом: лёд ко льду -
Руку твою прожгли.
Прах и пепел в твоем саду.
О, вам долго гореть в аду,
Пленные короли!

Ветер качает древко копья,
Кони скользят, спеша.
Где-то над ними душа твоя -
Высохшая душа...

Благослови их на много лет
Радостных - ты сама.
Мертвой рукой протяни браслет,
Дай в дорогу олений плед.
“Не оступитесь, - скажи вослед, -
Нынче у нас зима”.

© ne_letay (Ольга Родионова)

22 октября - Праздник поэзии, как память о павших на полях сражений во всех войнах.

Праздник Белых Журавлей учрежден народным поэтом Дагестана Расулом Гамзатовым как праздник поэзии и как память о павших на полях сражений во всех войнах.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Летит, летит по небу клин усталый —
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

Под настроение

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ

Осень. Сказочный чертог,
Всем открытый для обзора.
Просеки лесных дорог,
Заглядевшихся в озера.

Как на выставке картин:
Залы, залы, залы, залы
Вязов, ясеней, осин
В позолоте небывалой.

Липы обруч золотой —
Как венец на новобрачной.
Лик березы — под фатой
Подвенечной и прозрачной.

Погребенная земля
Под листвой в канавах, ямах.
В желтых кленах флигеля,
Словно в золоченых рамах.

Где деревья в сентябре
На заре стоят попарно,
И закат на их коре
Оставляет след янтарный.

Где нельзя ступить в овраг,
Чтоб не стало всем известно:
Так бушует, что ни шаг,
Под ногами лист древесный.

Где звучит в конце аллей
Эхо у крутого спуска
И зари вишневый клей
Застывает в виде сгустка.

Осень. Древний уголок
Старых книг, одежд, оружья,
Где сокровищ каталог
Перелистывает стужа.

up!

*
Люблю... Не лезьте, это я не вам!
*
Как подло на ремонт закрыть сортиры...
*
"Уйди, противный" понимал буквально...
*
Целуй меня! Не тут! Не так! Не ты...
*
Вам всем бы памятник! А то вас не упомнишь...
*
Как жалко, что меня тут не стояло...
*
Ты что, не рад мне, милый? А придётся.
*
"Гоп" не кричал - так, молча перепрыгнул.
*
Ты всё ж прикрой свои дары природы!
*
Ты - извращенец! Нет? Сейчас научим!
*
Он испугался мыслей с непривычки.
*
Не так опасна я, как мой фантом.
*
Забудь меня навек! И сделай завтрак...
*
Мы - глубоко поверхностные люди!
*
У нас тут бурно жизнь стоит на месте!
*
А где же розы от твоих шипов?
*
Эффектно появившись в дверцах шкафа...
*
Иные днём ночуют даже чаще.
*
Противный, но в хорошем смысле слова...
*
Я не подарок. Но и ты не именинник!
*
Лежать, молчать! А то я растеряюсь...
*
Я не вернусь, я просто не уеду!
*
Вы снились мне! Не смейте отпираться!
*
Люблю вас. Просто в очень редкой форме!
*
Искала себе тело по душе...

(Ольга Арефьева)

Золотые капли октября
Соберу в сверкающие звенья.
Разреши поцеловать тебя
Посреди случайного мгновенья.

Я поглажу волосы твои...
Стало небо пасмурным и влажным.
Этот мир придуман для двоих -
Остальное, в сущности, - не важно.

Защищая от осенних гроз,
Я тебя согрею как сумею.
Ожерелье из упавших звезд
Ты наденешь царственно на шею.

Повернись, пожалуйста, ко мне.
Ветер звезды с листьями уносит...
Улыбнись в вечерней тишине -
Ничего, что наступила осень...

Сама я в Индии, к сожалению, не была. Но в Индию съездила на гастроли моя подруга, театральный режиссер Саша Синай, со своей детской театральной студией. Я уже писала, как эта компания ездила в Германию на фестиваль - а ведь Германией их зарубежная жизнь не началась и не закончилась. В Индии они тоже выступили с большим успехом, после спектаклей погуляли по стране и в целом остались в большом восторге и от страны, и от поездки. А в частностях им пришлось не очень легко - все-таки совсем незнакомый край, да еще и дети у Сашки не самые простые. Студия у нее с хорошей репутацией, стоит внятных денег, а главное - находится в Герцлии, которая, в свою очередь, граничит с Герцлией-Питуах, где живут наиболее важные и наиболее обеспеченные из всех семей Израиля. Они посылают детей в театральную студию, не предполагая, что дети получат в этой студии какой бы то ни было экстремальный опыт. А зря.

Индийская жизнь израильской команды началась с молодежного хостела. В Индии есть два вида туристических услуг - "индиан стайл" и "юропиан стайл". Второе - это привычные нам безликие (или роскошные, для более обеспеченных посетителей) гостиницы, похожие на все европейские отели мира. Ехать в Индию и жить в европейских условиях Сашку не тянуло, тем более, что ей и не предлагали - индийские гостиницы "юропиан стайл", даже не самый роскошные, стоят дорого, и детские театральные фестивали - не их целевая аудитория.
А хостел оказался отличным местом, которое в Израиле или в Америке назвали бы "плавильный котел": разноцветная куча детей и взрослых жила большой толпой в чем-то вроде общежития, включающим в себя все, что только может предложить индийский колорит. Особых извращений индийский колорит не предлагал.

Питались гости фестиваля, и маленькие, и взрослые, в столовой. На индийский взгляд, наверное, столовая была обычной - но Сашка и ее дети поначалу несколько удивились. Даже не самые избалованные из нас как-то привыкли, что любая комната из чего-то состоит. Шифоньер в углу, буфет в другом, рояль на подиуме. Какая-то минимальная индивидуальность. Индивидуальность у столовой молодежного хостела, безусловно, была. Еще там были голые стены и голый пол. Больше в столовой ничего не было.
Собственно процесс питания выглядел так: из кухни приносят тарелки, каждая тарелка накрыта лепешкой, на лепешке горками лежат рис и подливки-добавки. Берешь свою тарелку, садишься на пол и приятного аппетита. В Индии нет трех вещей, в наших глазах наиболее тесно связанных с едой: стульев, столов и столовых приборов. То есть, возможно, где-то в Индии они и есть, но их еще нужно найти, а еда в тарелке - вот она, и лучше не раздумывать слишком долго, потому что на пол вот-вот придет вторая смена. Кстати, любая женщина оценит удобства уборки подобного помещения: пол подмел, помыл и чистота. Нет бесконечного мытья приборов, нет нудного протирания столов. Европейцы все-таки слишком сложно подходят к вопросам этикета, думала Саша, с материнским умилением наблюдая, как ее цивилизованные дети, не умея есть руками и не капать на себя, трогательно кормили друг друга с рук, пальцами подхватывая соус.
(Виктория Райхер. Индийский колорит)

Дети - существа, в принципе, адаптивные, а вот товарищ режиссер в какой-то момент от общежития слегка устал. Саше захотелось побаловать себя чем-нибудь во-первых, вкусным, во-вторых, личным (то есть чтобы сто детей не сидели рядом на полу), а в-третьих... нет, даже говорить неудобно... в общем, чтобы во время еды на стуле посидеть. И не то что бы это было так необходимо, просто непривычная задняя часть побаливает слегка. Вечером, уложив детей спать, Сашка отправилась в ресторан. Причем ресторан специально выбрала не для туристов (впрочем, "для туристов" в той пригородной зоне и не было ничего), а для местных, индийский, сама с собой рассуждая, что там-то самое вкусное и самое настоящее ее и будет ждать.
В ресторане оказалось, действительно, прекрасно (и стулья были). Сашка назаказывала всякого индийского-интересного, ей его принесли. Благоухающее! В тарелке. И мисочки с соусами: берешь лепешку, отрываешь кусок, заворачиваешь в него рис, макаешь в соус, потом во второй и ам! - в рот. Но это кто умеет. А кто не умеет, тому сложней: этот сволочной рис, он же падает в соус и там же потом остается! И пойди его из соуса вылови, лепешкой-то.
Сашка мучалась-мучалась и пошла на кухню, ложку добывать. Это же, думает, все-таки не общежитие, здесь должны быть какие-то завоевания глобализации. На кухне - индусы, ужасно вежливые. Что-то не так, мэдэм? Чем помочь?
Мэдэм говорит:
- Мне, пожалуйста, ложку. Спун. Вот такую.
И руками показывает, какую.
- Сорри мэдэм, - извиняются индусы, - вы про что?
- Ну, про такое я, круглое... Чтоб поесть!
- Тарелку? Вам не дали?
- Дали, дали. Но есть - чем?
- Лепешку? Надо еще одну?
- Да нет же, спун! Вот такой!
И рисует на салфетке ложку: палочку и кружочек. Не понимают. Сашка рисует ложку подробно, с выемкой, ручкой и чуть ли не художественными тенями. Не понимают.
Ладно, думает театральный режиссер, пойдем путем примеров.
- Чем вы, - спрашивает строго, как государственный контроллер, - размешиваете еду?
И круговой жест показывает над кастрюлей, этюд "повариха над котлом".
Ей приносят большую палку.
- Вот, - говорят. - Размешиваем - этим.
Она не сдается.
- А в тарелки накладываете чем?
- Дык это, - улыбаются повара, - накладываем - рукой... Горстью вот, смотрите, набираем, и шмяк в тарелку... Что не так, мэдэм?

Нашли ей все-таки во всем ресторане одну-единственную ложку, неизвестно как попавшую на этот остров свободы. Сам главный повар лично отыскал. Эту ложку потом специально хранили на кухне для Саши, она еще несколько раз ходила в тот ресторан обедать. Ей там очень понравилось: и вкусно, и обслуживание замечательное, и даже стулья ложка есть. И повара ее полюбили, улыбались, показывали друг другу: глядите, ребята, как смешно эти белые едят. А перед отъездом торжественно поднесли в подарок ту самую ложку. Видимо, не предполагали, что в их ресторане когда-нибудь может оказаться еще один столь же избалованный человек.
(Виктория Райхер. Индийский колорит)

* * *
Одним из исторических наследий Британской империи в Индии является, как известно, левостороннее движение. Сашка, будучи (нормальным) израильским водителем, очень этим движением интересовалась. Но, передвигаясь по стране, она неожиданно обнаружила, что левостороннесть - далеко не самое интересное на индийских дорогах.
Израильскую делегацию возил специальный автобус, постоянно один и тот же. И в этом автобусе рядом с водителем все время сидел молодой человек, тоже постоянно один и тот же. Без него автобус ни разу не приезжал. Сашка гадала - охранник? Помощник? Консультант? Неужели индийский автобус - настолько сложное устройство, что для его вождения требуются двое? На вид вроде не космический корабль, но мало ли...
Оказывается, в Индии так принято. Пока ты едешь прямо - все нормально, никаких проблем. Нужно свернуть - высовываешь руку в окно и машешь изо всех. Хей-хоп, я сворачиваю! Всем всё понятно, сворачивай себе на здоровье, легко и удобно. Но это если тебе нужно повернуть направо. А если, не приведи Бог, налево? Вот для этого и нужен мальчик. Когда тебе дозарезу понадобится левый поворот, ты открываешь дверь автобуса, мальчик подходит к ней, высовывает свою руку и бурно машет. Хей-хоп! И автобус сворачивает налево. И чего тут не понимать?
А еще два человека в экипаже необходимы, если нужно сдать назад. В этом случае мальчик выходит из автобуса, заходит за него и начинает изо всех сил колотить по автобусу палкой. Это такой условный знак, пока колотит, можно ехать. Перестал колотить - остановились, что-то там не так. Саша тайком подошла и проверила, работают ли у автобуса поворотники и огни заднего хода. Работают... И зеркала у него тоже есть. Но зеркала в Индии - вещь декоративная, в них никто не смотрит. Чуть позже Саша ехала на такси, а такси всю дорогу гудело, ни на секунду не прерываясь. Полчаса. Сашка озверела и взмолилась водителю - мужик, зачем так гудеть? Голова гудит! Водитель объяснил: видишь, говорит, мы всю дорогу едем за грузовиком? Грузовик - он большой, то есть он на дороге главный. Если ему по каким-то его личным причинам нужно вместо вперед начать ехать назад, он просто берет и едет назад. А сзади у него мы! Вот мы и гудим, чтобы нас было слышно. Пока водитель слышит гудение, он знает - за ним кто-то есть, назад ни-ни, езжай давай вперед. Видишь, едет?
- Вижу, - послушно сказала Саша. - Едет.
- Ну и вот, - вздохнул водитель, устав от такого длинного объяснения. - А ты говоришь "голова гудит". На дороге главное - безопасность, а не голова!
С этим Саша не могла не согласиться.
(Виктория Райхер. Индийский колорит)

* * *
Всех туристов по десять раз предупреждают: в Индии. Никому. Никогда. Ничего. Не давать!
И объявления везде висят: не будьте идиотами, не давайте никому ничего. А если дадите – не жалуйтесь потом.

Саша поднималась на гору к храму Ханумана. По дороге на гору она встретила стайку местных детей, продающих орешки - храм знаменит тем, что вокруг него живут обезьяны, и орешки нужны, чтобы можно было не только на тех обезьян посмотреть, но еще и с ними как-нибудь пообщаться. Сашка взяла пакетик, ей говорят: десять рупий, а она по израильской привычке поторговаться решила, давай, говорит, два на десять. Юный продавец согласился, отдал пакетики, Сашка взяла – и тут ей стало стыдно.
- Ну чего я, - думает, - делаю. Десять рупий – это шекель. Что я на шекель у него выторговываю, взрослый человек! Лучше бы помогла чем-нибудь.
И достала из сумочки-кошелька на животе комок этих самых рупий, «рупи», как их называют местные жители на своем английском. Комок рупий был очень толстым и большим, и весь целиком составлял где-то десять долларов. Оглядев столпившихся вокруг чумазых, хорошеньких, глазастых детей, Саша стала оделять их деньгами. И тебе на, и тебе, и тебе тоже на. Все получили. Уф.
Одарила всех, раздала все деньги и, довольная собой, пошла себе на гору. Но не тут-то было.
С дикими воплями «Мэдэм! Рупи! Джапати!» за ней поспешили дети. «Джапати» - это та самая лепешка, которую в Индии все едят и используют вместо ложки, вместо салфетки, а если бедные – так и вместо всего обеда. Дети спешили за Сашей, показывали себе на рот, себе на живот, дергали ее за кошелек и очень громко кричали:
- Мэдэм! Рупи! Джапати! Джапати, мэдэм! Рупи, джапати, рупии, джапати, рупи, рупи, рупи, рупи, джапати, джапати, мэдэм мэдем мэдееееееееееемммммммм!!!!!!!

Денег у Саши с собой уже не оставалось. Объяснить это детям не представлялось возможным, а главное - целесообразным. Выхватив из сумочки на животе фотоаппарат и камеру (которые могли просто вывалиться от дерганья за сумку), она побежала наверх. За ней вопящей толпой помчались дети.
Сверху шли два индуса и с интересом на всё это смотрели. Саша гневно обратилась к ним с тирадой, мол, что за дела, у вас тут индуизм и духовность, а при этом такое безобразие происходит! Подставив этим ловким маневром индусов под своих преследователей, она задержала и тех, и других, выиграла две минуты, опередила детей и, отдуваясь, забралась на гору.
Где обнаружила, что ей навстречу энергично движется большая стая обезьян.

Обезьяны надвигались целеустремленно, как хоккейная команда в нападении и быстро, как лавина. Она заворожено смотрели на блестящий фотоаппарат в Сашиной руке. Всех туристов (ох уж эти туристы) десять раз предупреждают: никаких блестящих вещей в руках при обезьянах! Они как сороки, они хуже! Но Сашка же вынула фотоаппарат, когда бежала - и теперь на него нацелился недружелюбный и очень плечистый вожак, а также его не менее плечистые подданные. Банда, идущая на разборки, выглядела бы менее убедительно.
А сзади приближались дети, и их пронзительные крики были хорошо слышны.
- Мэдэм! Рупи! Джапати! Мэдэм, джапати, рупи, рупи, ру…
Ровно в этот момент мэдэм увидела, как с последней боковой дорожки, занимая оставшееся свободное пространство, прямо на неё неторопливо идет коровье стадо. У Саши мелькнула мысль о вознесении на небо, но логика подсказала, что в данном идеологическом пространстве это вряд ли произойдет.

Пришлось выбирать из трех опций одну по принципу "другие хуже": мэдэм глубоко вздохнула и со словами "привет, Буренки" вторглась в общество коров. Изобразила из себя ледокол "Папанин", вошла в самую середину стада и медленно-медленно, как в известном анекдоте, спустилась с горы.
Дети в стадо не сунулись. А обезьян стадо просто смыло.
- Именно тогда, - сказала Саша мне потом, - я признала корову священным животным.
Вот что значит правильно организованная религиозная пропаганда.
(Виктория Райхер. Индийский колорит)

* * *
Последним кадром в Сашкиной Индии была собака. Представьте себе: вокзал в Нью-Дели. Огромный, в разы больше какого-нибудь европейского вокзала. В Индии населения - миллиард, ну и вокзалы соответствующие. Текут людские реки, во всех направлениях движутся толпы, а посреди всех этих направлений лежит собака. Пузом кверху. Спит.
Еще раз. Вокзал. Центр зала. Толпы бредут, не разбирая дороги, во все стороны, не протолкнуться. Миллиард! И на полу спит мягкий зверь, подергиваясь во сне.
Сашка подошла к собаке, нагнулась к ней и говорит:
- Собак, ты чего? Ты охренела, вообще? Ты где легла? Ты соображаешь или нет?
Собака открыла один глаз, посмотрела на Сашку и закрыла глаз обратно.
Сашка присмотрелась и увидела, что вся толпа, весь миллиард, деловито и не убавляя шага обходит эту спящую собаку. Которая спит так, будто она на диване у бабушки. Ей нормально.
- Ну смотри, - сказала Сашка. – Тебе видней.
- Да ладно, - сказала собака и заснула снова.
(Виктория Райхер. Индийский колорит)

Вновь накопилось тишины на слово...
********
Все медленней вращается земля:
Все больше у неё воспоминаний.
**********
Весна - ответ зимы на все вопросы.
**********
Ведь можно так слова расположить,
Что всем на свете будет хорошо.
**********
Дальше себя не уедешь,
Раньше себя не сойдешь.
**********
Рядом с моей вершиной
Пропасть моя растет...
**********
"Запеть бы!" - тихо пауза мечтает.
*******
Вся-то осень - с опавший лист.
*******
Самой короткой дорогой -
Жизнью моей иду.
******
А жизнь-то состоит из двух-трех дней,
А остальные - так, на всякий случай,
Чтоб этих самых главных два-три дня
В другие дни ещё раз пережить.
( Глеб Сидельников)

Таша, а не чо, что я тебе тыкаю?

А с чего вдруг такой вопрос?

Ты такая ласточка.... А я по-сравнению с тобой воробей мусорный